и домотканой рубахе, что в моей первой посылке из армии нашлись, все это время с сыном на коленках сидел. Нянчился. Козу пальцами ему делал. Тот смеялся. Потом заплакал. И качая его на руках, ждал я с тоской, пока мамка отмоется и заберет у меня младенца, с которым я особо и не знал, что делать в таком случае. А тот просто жрать хотел.
Вот когда довольные румяные бабы из бани вышли, то я с облегчением отдал им сына и только тогда смог с чистой совестью накатить на грудь огемской сливовицы. Догнать Оле с подмастерьем и пришлым пахотным помогальником. Они за день одну террасу вспахали и проборонили уже. У меня бы так быстро не получилось. Да и пашут тут совсем по-другому, чем у нас под Калугой. Скорее скребут землю двурогим бронзовым сошником, чем пашут.
Ну им виднее… Самое глупое – это механически переносить агротехнические привычки одной климатической зоны в другую без осмысления местного векового опыта. Это как при Хрущеве на целине получилось… пахали там казахскую степь, как на Украине привыкли. Первый год – рекордный урожай, который не знали куда девать, а на второй год местный ветер весь потревоженный плодородный слой сдул. Впрочем, там и спросить, как надо, не у кого было. Уральских да сибирских казаков извели, а казахи-скотоводы землю пахать никогда не умели.
Помню только, что в прошлом году мы здесь мотыгами обходились. Да и не сеяли столько. Но тогда был мир. Все что хочешь в любой момент закупить легко в долине на ярмарке. А сейчас война. Война она запас любит.
Денщик субординацию блюл, терпеливо ждал и выпил только со мной уже.
Хорошо сливянка пошла под копченый сыр. Душевно. В преддверии чистой любви… каковая только и бывает после бани.
Но сначала шашлык. Замариновался уже. Хотя козочек мы добыли и молодых, все же своя барашка помягче дичины будет. Только козочка вкуснее… Впрочем, горячее сырым не бывает… Особенно под это дело. Да под смешной рассказ, как мы это мясо добывали.
Только Элика сначала сына покормила. Вон как мамкину сиську теребит. С пузырями.
2
Неделю наслаждался отдыхом по хозяйству, а потом, когда посевная на полях и огородные посадки закончились, я что-то заскучал, чего со мной с детства не случалось – вырос сам на таком же хуторе. Так что когда на десятый день отпуска прискакал к нам в горы на хорошей гнедой лошади расфуфыренный посыльный с города, я внутренне уже был готов к переменам. Хотя и не осознавал еще этого активно.
– Кто тут будет Савва Кобчик? – спросил вестник, не слезая с седла.
– Ну я… – воткнул топор в пень, на котором с удовольствием колол дрова. – А ты сам-то кто таков будешь?
– Яго Польдверт, личный фельдъегерь его светлости маркграфа Рецкого с эстафетной депешей к гвардии старшему фельдфебелю Савве Кобчику, – отдал он мне воинское приветствие. – Могу я увидеть документ, свидетельствующий о вашей личности?
– Тавор, неси мою солдатскую книжку, – крикнул я денщику, который в это время укладывал третий
