десять человек, в том, что он говорит правду.
– Знаешь, кто обвинитель?
– Нет, я – Ганс Эйхе, наемный палач Фемгерихта. Я не вникаю в суть дела. Для меня существует только приговор. Письменный. Я всегда действую строго по праву.
– Ты знал лично Уве Штриттматера?
– Нет.
– Кто его опознавал?
– Шеффен из цеха литейщиков. Ваши люди его уже убили.
– Понимаешь ли ты, что этот приговор города Мали́на, – я кинул на стол пергамент, – здесь, в Бретани, недействителен. И кто тут виноват, а кто нет, решают дюк и епископ? А кто колдун, решает святая инквизиция матери нашей апостольской католической церкви, а не ваш фрейграф, который тут никто и зовут его никак.
– Это не имеет значения, – прохрипел допрашиваемый, – приговор должен быть исполнен хоть на краю земли.
Ага… вот и забавная формулировка, дающая им полное право не преследовать приговоренного за морем.
– Ну так знай: на этой земле вы не палачи, а простые убийцы. И поступят с вами соответственно вашему преступлению.
– Я готов, – твердо сказал пленный. – Я готов в любое время предстать перед Господом и дать ему ответ в каждом своем поступке. Надеюсь, перед смертью мне дадут исповедаться и собороваться?
Крепкий орешек, уважаю. Хоть он и служит организации, из которой выросли все изуверские течения в Германии, в том числе и мистический национал-социализм.
– Оденьте и отведите его обратно. И закуйте в колодки. Он не раскаялся в своем преступлении, – сказал я стрелкам. – И ведите второго.
Молчащий все это время дон Саншо только спросил меня, когда Эйхе стали одевать:
– Ну и что это было?
– Фема, – ответил я. – На столе – ее приговор мастеру Уве. А эти – ее палачи. Помнишь разговор на барке в первый вечер?
– Так почему ты его тогда не стал пытать? – Дон Саншо был в некотором недоумении.
– Незачем. Он и так все, что знал, мне сказал. Давай послушаем второго.
Ну и денек выдался мне на события и происшествия. Богатый. И чую, это еще не конец.
Стрелки приволокли второго адепта тайной террористической организации Средневековья. Ассасины христианские, блин. Этот дойч выглядел лучше, был менее покоцанным. По крайней мере, зубы у него были целыми, и на ногах он стоял сам.
Его быстренько раздели и привязали к импровизированной дыбе.
Мэтр Дюран внес широкую короткую доску и, положив ее поперек ванной, ушел. Впрочем, отсутствовал недолго и вернулся с глубокой медной сковородкой на длинной деревянной ручке. В сковородке переливались огоньками свежие угли. Установив импровизированную жаровню на доску, он рядом положил парочку железных спиц – все железо, на которое ему жаба расход подписала. И встал там же. Все же его любопытство пересилило страх. Развлечений в городе мало. Из последних – только пожар в порту.
– Мэтр, ты свободен, – сказал ему дон Саншо.
Уходил хозяин постоялого
