от кратковременной боли. Это худший из исходов. Будь Гер хоть наисильнейшим из горцев или же наиумнейшим темным искусником, ему и тогда ни за что не выпутаться из хвоста кравга. Мерзость плотоядная вяжет добросовестно, так, что не продохнуть, не пошевелиться, не перевоплотиться. Обездвиженный и придушенный Гер не надеялся на лопоухую нежить, распластавшуюся под потолком, или же на Тадэуша, что уполз далеко вперед, знал – они не смогут помочь, только зазря погибнут.
Хладнокровно наблюдая за тем, как кравг съел свои обрубки, отрастил новые конечности, попутно убрав вмятины и раны, и потянулся к добыче, многоликий даже не поморщился, хоть и не был готов потерять еще одну жизнь. К такому не подготовишься. Впрочем, как и к тому, что тварь, поведя носом, брезгливо сморщится и чихнет, отшвырнув многоликий провиант на десятки метров. Это был ощутимый удар, как моральный, так и физический. Именно поэтому Гер долгую минуту лежал на камнях, прислушивался к удаляющимся шагам высшей нежити, осоловело взирал на потолок пещеры и не реагировал на сбивчивый лепет теневой, напрочь забывшей про смрад.
– Хоз-зяин, хозь-зяин, ты жив?! Ответь! – Тварька лапами вцепилась в отвороты куртки, потрясла его и отпустила. – С виду цел и невредим, из резерва силы не ть-тянет, значит, не сильно и поранилсь-ся. – Замолчала на мгновение, мордашку свою потерла, лоб нахмурила и как завизжит: – А если головой стукнулсь-ся?! О-о-о-ой, Божечки мои… Неужто его баранье упрь-рямство теперь в дебиловатый кретинизм перейдет с безостановочным слюнопусканием?! Хозь-зя-я-я-яин! – взвизгнула она пронзительно. – Не оставль-ляй мень-ня с овощем! Не оставль-ляй!
– Оставишь такую… – хрипло отозвался Дао-дво, – на том свете найдешь и кормить себя заставишь.
После удара он не успел восстановить птичью аносмию, нюх обострился, а вместе с ним и дурнота от смрада. Сморгнув навернувшиеся слезы, многоликий опять использовал способность частичного оборота и отбил себе обоняние. Как теневая терпит вонь, он не знал.
– Вернулсь-ся! Как й-я рада, как й-я рада! – Нежить кинулась ему на шею. – Божечки мои! Живой, ехидный, не дебил.
– Сам вне себя от счастья, – произнес Дао-дво, не разжимая зубов. – Кравг не съел, скажи кому, не поверят.
– Пусть не верь-рят, – решительно заявила теневая, воинственно расправила уши, вздернула нос и хвост. – Главное, ты уже и сам понь-нял, что кравги – существа чистоплотные, на свое дерь… на свои отходы не покушаютсь-ся.
– Что значит уже и сам? – вопросил многоликий и болезненно скривился, высвобождая одну руку из-под себя, вторую из-под камней.
– То есть сам узнал, опытным путем. Без подсказки со стороны, точь-в-точь как ты любишь, – пространно отозвалась тенюшка.
– Таррах! Нужно срочно парням сказа… – От обжигающей колкой боли в груди Герберта опять повело. Он с трудом удержался от того, чтобы вновь не растянуться на прохладных и грязных камнях.
– Дя
