снега.
До самого горизонта было белым-бело. Да его, как такового, точно не существовало – этого горизонта, он сливался в слепящей белой дали с белесой пустой невесомостью.
Повздыхав, отхлопавшись от снега более тщательно, подув на замерзшие руки, Гудулу покачал ногой один заснеженный бугор, потом другой:
– Вставайте, кони замерзли.
Бугорки зашевелились, услыхав человеческую речь, подали признаки жизни кони, забрякав удилами.
– Спешишь куда-то, тутун? – Голос был Кули-Чура.
– Много упало! Как много упало! Что будем делать? – Из бугорка рядом с Кули-Чуром показался заспанный, слегка вспухший Суван.
Похлопывая себя, чтобы согреться, и продолжая по-бабьи охать, он скрылся под навесом скалы, где стояли заиндевелые кони.
– Ты не ответил. Следы на белом слепому заметны, дальше куда? – спросил ворчливо Кули-Чур.
Широко расставив ноги, скинув кожаный нагрудник и растирая лицо снегом, Гудулу вдруг весело произнес:
– Если не спешить на тот свет, придется немного выждать… Ха-ха, немного совсем, до весны! – Он странно, непонятно для Кули-Чура рассмеялся.
– Мы ходим, ходим по кругу, таская на хвосте то сотню Баз-кагана, то уйгурского князя… Ты все ждешь, что кто-то придет? – осторожно, как если бы подразумевалось запретное для произнесения вслух, спросил Кули-Чур.
– Да кто придет, никто не придет, пришли бы давно, – заговорил Суван, появляясь из-под скалы.
– Егюй – опытный воин, погибнуть не мог, – сказал, как отрезал, Гудулу.
– Тутун, он с мальчишкой! – недоуменно воскликнул Кули-Чур.
– Егюй всегда был с Изелькой. Под Изелем хороший конь, – неуступчиво произнес Гудулу.
– Гудулу, Егюя могли схватить, князь Тюнлюг не глупец. Мы отрываемся, куда-то уходим, но уйгуры опять на хвосте! Исчезнем – они снова находит, – ворчал Кули-Чур. – Нас только трое, Гудулу! Трое, а было почти три десятка! Упала зима, каждый след на виду! Сам говорил: затаимся в лесу; найдем глухомань с медвежьей берлогой и затаимся.
– Егюй не найдет, как он узнает? – Тутун был упрям.
– Живой – найдет! Был бы живой!.. Как зайцы: по кругу, по кругу!
– Мы здесь уже ходили, Егюй знает, как я пойду! – Голос тутуна сохранял непреклонность.
Не решаясь на иной протест, оставаясь неудовлетворенным, Кули-Чур продолжал ворчать:
– Когда ты упрямый, с тобой лучше не говорить, все забываешь.
– Не держу, уходите. Как те… кто ушел, – в сердцах бросил опять Гудулу.
Обидевшись за бывших единомышленников, ни в чем тутуну не изменивших до последнего часа, Кули-Чур укоризненно буркнул:
– Никто не ушел, Гудулу, одних ты прогнал, другие – на пиках Тюнлюга.
Гудулу невольно смутился.
…С Кули-Чуром ему было намного трудней, чем с Егюем; не в силах понять
