её растрёпанной, невыспавшейся или неопрятно одетой. Елизавета давно училась в балетной школе. Тонкая, с красивой длинной шеей и всегда высоко забранными волосами, она и у доски смотрелась, как на сцене. Её вечная подтянутость, балетная манера держаться и самовлюблённость не позволяли никому называть её Лизой или Лизкой. Она была либо – Кузнецовой, либо – Елизаветой. Третьего ей было не дано. Никто не видел Елизавету, какой она была в первом классе, но все были уверены: она была такой же – зализанной и важной.
Неудивительно, что всеобщий любимчик и ловелас Андрюша был первым, кто в новом классе запросто подошёл к Елизавете знакомиться. Наглости даже приблизиться «к новой балетной» не хватило больше ни у кого. Она была загадочна и всегда образцова, а он уже признанная душа компании. Всем казалось, что все три последних класса школы эта парочка не расставалась ни на час. Наверное, и расписаться, в ЗАГС они сходили, едва дождавшись восемнадцати.
Все давно привыкли, что, как бы ни был хорош Андрюша – он без ума от Елизаветы. A как бы ни была хороша Елизавета – она без ума только от своего Андрюши. Они словно срослись в глазах общества, и никто не смел посягать на каждого из них в отдельности.
Долгие годы после окончания школы 10-ый «Б» слышал друг от друга, что у Дементьевых, Андрюши с Елизаветой, всё так же хорошо.
Тем меньше кто-то мог, даже теперь, представить этот симбиоз Дементьевых разрозненно, когда откуда-то всплыли слухи о разводе.
Ещё меньше верилось в то, что Андрюшу увела другая. Все знали, что всякое, конечно, в жизни бывает, но он забыл себя самого с восьмого класса, с того самого момента, как «балетная» появилась у них.
Им всем исполнилось по сорок пять. И никто из них в своей жизни не встретил женщины, которую они могли бы сравнить с Елизаветой. Она завораживала. И навряд ли кто-либо мог бы точно сказать, чем. Это было бы так же трудно, как вдруг пояснить словами эмоции, вызванные волнительной музыкой. Или, как быть вынужденным математически описать траекторию полёта легкомысленной и своевольной бабочки.
Вот и сейчас она вошла в класс такая же, как и была. Стильная, тонкая, притягательно манерная. Нет, она стала ещё лучше. Это была уже не кошка, а чужеземная пантера. Она тихо и плавно села. Будто она и правда красивый и дикий зверь из «Kрасной книги», благодушно предоставляющий человеку редкий случай себя рассмотреть. Закурила. И словно только что заметив ещё кого-то возле себя, поздоровалась, медленно выпуская дым: «Добрый вечер…»
Это была – Елизавета! Она не могла бы сказать: «Привет!» Или поздороваться в дверях, a потом войти. Она могла бы только как сейчас: внести себя, плавно опуститься на стул, закурить. И лишь потом вспомнить, что здесь уже кто-то есть.
Никто и не думал обижаться. Ну разве можно обижаться на Луну, только от того, что она далека и недоступна? Ею можно любоваться и мечтать хотя бы когда-нибудь приблизиться к ней.
