поежился, подошел к маленькому, затянутому железной решеткой оконцу.
Был конец января. Рим был темен, лишь в той стороне, где располагался форум и императорский дворец, полыхали костры. Их жгли караулы преторианской гвардии, выставленной у входа во дворец, – спасались от холода. Говорят, осенью они взяли в плен нового императора Нерву, потребовали, чтобы тот выдал на расправу участвовавших в убийстве Домициана Секунда и Норбану, нынешних префектов претория.[5] Рассказывают, что сам Нерва – немощный старик! – встал на пути у солдатни, однако те грубо отшвырнули цезаря в сторону, отыскали обоих префектов и в Солнечной галерее отрубили несчастным головы. От подобного душевного потрясения Нерва слег, а теперь скончался. Теперь граждане ждут приезда Траяна.
Ларций вздохнул: что творится в Риме?!
Рим сошел с ума?!
Преторианцы пустили кровь своим командирам Секунду и Норбане! И где – в Солнечной галерее Палатинского дворца! В священном месте, расположенном рядом с парадным Августовым залом. Если у негодяев поднялась рука обесчестить стены, хранившие память о Юлии Цезаре, чего можно ждать от Регула? Удивительно, едва только уличная болтовня донесла до родителей невесты весть о нездоровом любопытстве, проявленном сенатором к дому жениха, они отказали Лонгам. Отказали бесцеремонно, наплевав на давние связи взаимного гостеприимства!
Дальше, как говорится, некуда.
В таком случае какое дело ему, Ларцию Лонгу, до унижения Нервы? До назначения в соправители провинциала Марка Ульпия Траяна? Ларций был знаком с Траяном, встречались раза два – и что? Какое ему дело до Траяна? Какое дело до осквернения святынь, если он сам, его жизнь, благополучие семьи уже третий год висят на тончайшем волоске, и эту нить грозится обрезать самый пакостный из всех римских доносчиков и охотников за чужими завещаниями сенатор Марк Аквилий Регул?
Он плюнул в окно.
Глядя в темноту, Ларций в который раз перебрал события последних лет.
После поражения от германцев, заговора Сатурнина и заключения в 89 году унизительного для римлян мира с царем даков Флавий Домициан впал в меланхолию и подозрительность. Ему повсюду чудились заговоры. Единственным спасением он считал армию. В ту пору цезарь переговорил с Ларцием насчет будущей должности префекта претория. Подобное возвышение кружило голову, никто из Лонгов еще никогда не взлетал так высоко. Корнелий поклялся Домициану, что не пожалеет жизни в борьбе с врагами цезаря. Обласканный милостью, явился домой. Не сразу обратил внимание, что в доме невесело. Отец при встрече с трудом выдавил из себя подобие улыбки, домашние рабы прятали глаза.
Вечером того же дня к ним в усадьбу постучал вольноотпущенник Регула Павлин и потребовал встречи со «славным воином и защитником отечества Корнелием Лонгом». Гостя провели в таблиний, служивший Титу Корнелию и самому Ларцию кабинетом. Здесь Павлин сообщил, что, пока Ларций воевал в Сарматии, его родители
Начальник преторианских (гвардейских) когорт, являвшихся личной охраной полководца. Они насчитывали 10 тысяч (позднее 16, еще позже 14) отборных солдат, которые жили в Риме.
