почернел. Попятился еще на несколько шагов, не выпуская портфель из рук. Всю свою жизнь он проработал на железной дороге, но никто из путейских слова доброго про него не сказал. Пропустив одну-другую кружку пива за праздничным столом, не раз честили его подлецом и злыднем. Только отец ни разу не сказал про Тома худого. «Четверо ребятишек и хворая баба, – говорил он, заглядывая каждому из товарищей в глаза. – Другой на месте Тома похлеще подличал бы». После таких слов товарищи обычно меняли предмет беседы.
Отец указал Уве на бумажник.
– Решай сам, – велел сыну.
Уве уперся взглядом в пол, чувствуя, как глаза Тома жгут ему темя. Негромким, но твердым голосом объявил, что деньги лучше снести в бюро находок. Отец молча кивнул, взял Уве за руку и повел вдоль путей. Так они шли дольше получаса, не проронив ни слова. Позади них разорялся Том, голос его клокотал от ярости. Уве на всю жизнь запомнил этот голос.
Тетка из бюро находок не поверила своим глазам, когда они выложили перед ней бумажник.
– Так просто лежал на полу? А сумки или портфеля не было? – поинтересовалась она.
Уве вопросительно взглянул на отца. Тот стоял с невозмутимым видом. Уве изобразил такой же.
Тетке оставалось только принять это как ответ.
– Мало кто решился бы вернуть эдакую прорву денег, – улыбнулась она Уве.
– Мало кто знает, что такое совесть, – отбрил ее отец, взял сына за руку, резко развернулся и пошел обратно на работу.
Они прошли метров двести вдоль железной дороги, когда Уве, кашлянув, осмелился спросить отца, почему тот ничего не рассказал про портфель и Тома.
– Мы не из тех, кто закладывает других, – ответил отец.
Уве кивнул. Дальше пошли молча.
– Я хотел взять деньги себе, – наконец прошептал Уве и крепко сжал отцовскую ладонь, словно боялся, что тот бросит его руку.
– Знаю, – сказал отец, еще плотнее сжимая его ладонь.
– Просто я знал, что ты вернул бы кошелек, а такой, как Том, – не вернул бы, – сказал Уве.
Отец кивнул. И больше о том не говорили.
Принадлежи Уве к числу людей, рефлексирующих над тем, как да почему они стали такими, какими стали, вероятно, он констатировал бы, что именно в тот день усвоил, что поступать надо по совести. Впрочем, Уве не сильно углублялся в подобные размышления. Помнил только, что в тот день решил и дальше быть как отец, да и все тут.
Отца не стало, когда Уве едва пошел семнадцатый год. Задавило шальным вагоном. Всего наследства только и было, что старенький «сааб», покосившаяся халупа в двух десятках километров от города да пузатые отцовы часы. Уве не может толком объяснить, что случилось с ним в тот день. Просто радость покинула его. На долгие годы.
Пастор на кладбище стал уговаривать Уве перейти в приют, но тут же получил отповедь – Уве и мысли не допускал, чтоб жить на подаяние: не так воспитан. Заодно Уве объявил пастору, чтоб тот
