тому – черный блокнот для заметок, исписанный моей рукой. Когда идешь сквозь туман, ищешь твердую почву – потому я сверяю со словарем каждое важное слово: «Заметка – короткое указание, чтобы позднее напомнить о чем-либо». Листы блокнота пестрят именами, телефонами, датами встреч и прочими записями, из которых часть – возможно, даже литературного толка. Но как назвать их? Дневник? Очерки-воспоминания? Среди прочего около сотни объявлений, переписанных из газет. Потерянные щенки. Меблированные комнаты. Вакансии и работники. Гадалки.
Некоторые отдаются в памяти громче других. Особенно когда вокруг – тишина. Телефон уже давно молчит. И никто не стукнет в дверь. Должно быть, все решили, что я умер. Так сидишь один, напрягая внутренний слух, точно ловишь слабые звуки морзянки, которые шлет издалека неведомый собеседник. Часть их смешалась и смолкла навсегда – как ни старайся, уже не услышишь. Но отдельные имена вдруг проступают в тишине – и на белых листах блокнота.
Данни, Поль Шастанье, Агхамури, Дювельц, Жерар Марсиано, «Жорж», отель «Юник», улица Монпарнас… Помню, в этих кварталах мне всегда было не по себе. На днях я случайно забрел туда, и у меня возникло странное чувство. Не оттого, что прошло много времени, нет – мне вдруг показалось, что другой я, мой близнец, по-прежнему живет здесь; он все так же молод и день за днем продолжает жить так, как жил то недолгое время я, вплоть до мельчайших подробностей.
Отчего прежде мне было здесь не по себе? Неужели всему виной кладбище и вокзал – от них здешние улочки всегда оставались в тени? Теперь они кажутся безобидными. Фасады зданий перекрасили в светлые тона. Словом, ничего необычного. Нейтральная территория. Возможно ли, чтобы мой двойник до сих пор ходил этими улицами, следуя старому моему расписанию? чтобы повторял без конца каждый случайный мой жест? Нет, здесь ничего не осталось от нас. Время зачистило доску. Передо мной – новый квартал, свежий и стерильный, будто выстроенный заново на месте прежнего разносчика заразы. И хоть большая часть домов сохранилась, на них глядишь как на чучело собственного пса, которого любил, когда он был еще жив.
Я очень жалел, что не взял с собой черный блокнот, когда бродил здесь в то воскресенье, и старался припомнить отдельные записи. Во столько-то встреча с Данни. Телефон отеля «Юник». Имена тех, с кем виделся там. Шастанье, Дювельц, Жерар Марсиано. Телефон Агхамури в марокканском корпусе студенческого городка. Короткие очерки о разных уголках здешних кварталов, которые я планировал позже озаглавить «Замонпарнасье», пока не узнал, что некто Озер Варшавский уже использовал это название.
Был октябрь, воскресенье, почти вечер, и ноги сами завели меня сюда – в любой другой день я обошел бы район стороной. Нет, тут не паломничество. Просто по воскресеньям, особенно под вечер, время часто дает брешь. Нужно только уметь проскользнуть в нее. Чучело пса, которого любил прежде. Проходя мимо одиннадцатого дома по улице Одессы и глядя на его грязноватые бело-бежевые стены – а шел я по другой стороне, – я вдруг почувствовал, что брешь раскрылась предо мной: будто щелкнуло что-то. Какое-то время я молча смотрел на дом, с трех сторон обступивший маленький дворик. Здесь парковал машину Поль Шастанье, когда жил в отеле «Юник». Как-то раз я спросил, почему он не ставит ее перед отелем. Он смущенно улыбнулся и ответил: «На всякий случай».
Красная «ланчия». Конечно, она привлекала внимание. Но зачем же покупать такую модель, да еще такого цвета, если хочешь быть незаметным… Позже он объяснил мне, что в том доме живет его приятель и он часто дает ему машину. Да, потому она там и стоит.
«На всякий случай» – вот его слова. Я довольно быстро понял, что у Поля Шастанье, сорокалетнего брюнета, тщательно следившего за собой, которого я видел не иначе как в сером костюме или темно-синем пальто, нет определенной профессии. Иногда по вечерам в отеле «Юник» я слышал, как он говорит по телефону, но стены там толстые, и уловить нить разговора я не мог. Слышен был только его внушительный, а порой резкий голос. И долгие паузы. Я познакомился с Шастанье в отеле «Юник», тогда же, когда и с остальными: с Жераром Марсиано, с Дювельцем – забыл, как его звали… Их образы расплылись в моей памяти, а голоса смешались. Поль Шастанье вспоминается четче других из-за цвета: очень черные волосы, темно-синее пальто, красная машина. Думаю, он тоже сидел в тюрьме, как Марсиано и Дювельц. Он был старше их и наверняка уже давно умер. Вставал он поздно и встречи назначал довольно далеко: где-нибудь за товарной станцией – тот район я тоже знал неплохо: улицы Фалгьер, Альре, и даже немного дальше, до улицы Фаворит… Он звал меня туда несколько раз, и мы сидели в каком-нибудь безлюдном кафе, где, как ему казалось, его точно не выследят. Меня часто подмывало спросить: может, ему запрещен въезд? – но я не смел и молчал. Опять же, почему тогда он парковал свою красную «ланчию» прямо перед кафе? Ведь безопаснее было пойти пешком. Тогда я часто ходил там пешком: район начинали сносить, и приходилось шагать вдоль пустырей, мимо низких домов с заделанными кирпичом окнами и гор строительного мусора – точно после бомбежки. И среди всего этого – красная машина и запах кожи в салоне – вот то яркое пятно, вокруг которого память… Память ли? Нет.
