вспоминаю своего мальчика. Я ни разу не видел его за эти два года. Рискнуть и появиться рядом с ними означало подставить прежде всего сына. А этого мне очень не хотелось.
А насчет доверия… За большие деньги или за что-нибудь другое можно продать и предать любого. Это я знаю очень хорошо. Поэтому во все свои расчеты я включаю возможный третий вариант. Это мое собственное изобретение – третий вариант. Когда вы бросаете монету, кажется, могут быть только два варианта. Либо выпадет «орел», либо «решка». На самом деле иногда возможен и третий вариант. В одном случае из миллиона монета может упасть «на попа». Или не упасть вообще, зацепившись за вашу одежду. Или упасть таким образом, что вы ее не найдете. Вот это третий вариант, при котором ответ не бывает однозначным, я всегда имею в виду, когда выхожу на любое дело. Либо я выполню поручение, либо я его не выполню. Но есть еще и третий вариант, при котором возможен любой исход. С одной стороны, я всегда боюсь этого третьего варианта. С другой – интересно, как может сложиться моя судьба, если мне выпадет именно этот, третий, вариант.
Чтобы долго не тянуть, скажу только, что Глухарь рассказал Савелию о деле, за которое готовы заплатить… миллион долларов. Целый миллион. Если учесть, что Савелий должен получить двадцать пять процентов за посреднические услуги, то он, не задумываясь, сдал меня Глухарю, сообщив мой адрес и мою фамилию, и даже написал мне записку. За что и почему дают такие деньги, Глухарь не сказал. Во всяком случае, их дают не для того, чтобы только найти меня. Я себя не переоцениваю, знаю, сколько могу стоить. За такие деньги меня десять раз можно убить и в пыль растереть. Здесь нечто другое.
Утром следующего дня я уже еду на встречу с Глухарем. Знаю я этот дом, в котором он назначил встречу, и не жду ничего хорошего. Вечно там случаются какие-нибудь неприятности. Но ехать нужно. Миллион долларов – деньги, ради которых я готов выложиться. Это сумма, которая вместе с моими деньгами даст мне возможность уехать из нашей «благословенной» страны, забрав с собой сына, и дать ему нормальное образование.
Глухарь почти не изменился. Та же сутулая фигура, тот же угрюмый взгляд. Только постарел немного, но это почти незаметно. И по-прежнему любит своих чертовых канареек. Их у него несколько клеток, словно птички создают ему необходимый фон для разговора. Меня два раза проверяли, причем так тщательно, словно это я напросился к Глухарю, а не он искал меня, отправляя в Леньки своих гонцов.
– Ну, здравствуй, Левша, – говорит Глухарь, сидя в своем кресле. – Я всегда подозревал, что ты свалял дурака тогда, у канала: чтобы обмануть наших сыщиков, разыграл свою смерть.
– Если ты такой умный, чего молчал столько лет? – спрашиваю я, усаживаясь напротив хозяина.
– А зачем кричать? Ты у нас как золотой запас. Я ведь чувствовал, что Савелий ловчит. Но до поры до времени не хотел тревожить. Думал, вызову тебя только на очень важное дело.
Ну что ему сказать? Все
