как бы опомнился и снова моментально ушел в себя, только глаза его вопросительно обратились на патриарха.
– Теперь хотят судить меня судом Вселенских патриархов, – продолжал Никон также несколько более спокойным голосом. – Я суда Вселенских патриархов не отметаюсь – ей! не отметаюсь! Токмо за что судить меня? Если за один уход с престола, так подобает и самого Христа извергнуть – Он много раз уходил страха ради иудейска… А я сшел с престола, бояся гнева царева и козней боярских: они хотели многим чаровством опоить меня, да и опоили бы, только Бог меня помиловал – безуем камнем да индроговым песком отпился от того чаровства.
Он остановился. Разин стоял, глубоко опустив голову.
– Садись, Степан, что ты встал? – сказал патриарх, как бы намереваясь переменить разговор.
Разин молча сел и продолжал о чем-то думать.
– Так как же, Степан, когда ты в Соловки думаешь идти? – спросил Никон.
– Пойду ныне же, чтоб к весне на Дон воротиться, – отвечал Разин раздумчиво.
– А у нас не поживешь?
– Поживу, помолюсь, коли милость твоя ко мне будет.
– Живи, у нас место найдется, и корм будет.
– Спасибо, святой патриарх.
Потом, немного помолчав, Разин спросил:
– А твое великое благословение на Дон будет?
– Я Дон благословлю иконою, – отвечал патриарх.
– А что мы казацкою думою надумаем – и то благословишь?
– Коли на добро православным христианам и во славу Божию, то будет и мое благословение. По тебе сужу, что донские казаки не суть рабы ленивые у Господа – молятся неленостно.
– Плоха наша молитва, – отвечал Разин грустно, – не высоко подымается.
– Для чего не высоко?
– Должно, грехи не пущают до неба – не доходит до Бога, – продолжал Разин как-то загадочно.
– Не дело говоришь, Степан, – строго заметил патриарх, – Бог и высоко, и низко живет – до Него все доходит.
Разин молча покачал головою и вздохнул.
– У тебя, Степан, я вижу, горе есть на душе, – сказал Никон, зорко вглядываясь в своего собеседника.
Разин молчал, только рука его, брошенная на колено, задрожала.
– А кто виною печали твоей? – с участием спросил патриарх.
– Те же, что и твоей, владыко святой, – еще загадочнее отвечал гость.
– Ноли бояре?
Дверь в келью отворилась, и на пороге показался Иван Шушера, бледный, испуганный.
– Ты что, Иванушко? – тревожно спросил патриарх. – Что случилось?
– Бояре со стрельцами приехали.
– Спира воинская… взять меня хотят, яко Христа в саду Гефсиманском, – сказал он, вставая во весь свой рост. – Слуги Анны и Каиафы идут за мною[6].
Разин также вытянулся и выхватил из-под полы кафтана
Евангелие от Иоанна (18: 13–24).
