в темноту с множеством мерцающих звёздочек. Они начинали вращаться вокруг Михаила, точно он был обездвиженным спутником. В ушах – пронзительный звон, к горлу подкатывал комок. В голову лезли воспоминания. Презрительное лицо сутенёрши, прыщавая задница Наташи, старичок-маньяк. И чтобы вернуться обратно, приходилось открывать глаза. Здесь тоже было не лучше: покачивающийся белый потолок, мерцание телевизора и запах съестного, от которого подкатывала тошнота. Слышалось чьё-то мычание. Михаил снова опускал веки. Пытался щуриться, но это не помогало. Так, переходя из одного мира в другой, он увидел, как подошла Лили, склонилась и погладила по волосам:
– Тяжело тебе, милый… Не надо столько пить! Я приготовила ужин. Ты уже не маленький. Что-нибудь случилось?
От её голоса стало легче. Сообразил, что слышимое мычание – это собственные стоны. Попытался в ответ улыбнуться, но понял, что плохо владеет мимикой.
И от такой собственной неконтролируемости стало вдруг тоскливо и одиноко. Словно окунулся в глубокую старость, и некому подать стакан воды. Да и не только воды, а просто руку положить на лоб. Вспомнились детские годы. Захотелось ласки. Доброй материнской. С такой силой, что вот кажется если не дождётся сейчас – умрёт! К горлу поднялась тоска, стала душить. В подтверждение собственного существования начал вырывать изнутри звуки, скрёб по душе. Хотел что-то сказать громко и отчетливо. Чтобы услышать самому. Почувствовать собственный голос, что он еще крепок и может звучать в этой вращающейся и качающейся кутерьме. Убедиться, что это не бормотание, а осмысленная речь. Что еще вменяем. И в осознании сказанного ощутить жалость к себе. Дать понять это другим, всем вокруг, как ему плохо. Увидеть их реакцию: сострадание и заботу. Разглядеть беспокойство и страх в глазах. И как бы само выдохнулось:
– Ну все, сейчас умру.
Глаза Лили расширились. Но тут же ехидно сощурились – не поверила.
– Неужто так плохо? – ласково спросила она.
– Ой, умру… что делать будешь?
– Что-нибудь дать? – снова озаботилась Лили. – Может тазик?
Михаил отвернулся и застонал:
– Оо-ох… – и затем стал делать это на каждом выдохе, смыкая рот. Старался загнать выталкиваемый поток воздуха как можно выше к пазухам, выпуская через нос. Под конец вытягивая звучание до подскуливания. И удивляясь – как жалобно звучит. Словно щенок призывает.
Лили присела на край постели. Гладила по голове:
– Может, вызвать скорую? Промоют желудок, капельницу поставят и будешь как огурчик.
Михаил отрицательно качал головой. Для выразительности мычал, переходя на стоны. На издыхании шептал:
– Какие врачи, милая? Какая скорая? Пять минут, пять минут осталось. Я умираю… – показывал пятерню с растопыренными пальцами.
Лили снова ушла на кухню. Её поведение совсем не укладывалось в рамки ожидаемого. Могла бы начать целовать, заплакать, признаться в любви, пожалеть. Настойчиво теребить,
