ли кто что з-заподозрит. Б-удем осторожны.
– Как же мы расправимся с Хельги?
– Есть одна м-мысль…
Дирмунд Заика посмотрел вверх, туда, где над журчащей лентой ручья нависали угрюмые красновато-черные скалы.
В стороне от дорог, в горах, где ночует туман, а иногда, случается, задерживаются и самые настоящие тучи, у небольшого озера, в числе других строений из серых тяжелых бревен, стояла кузница – сквозь распахнутую дверь вырывались наружу оранжевые отсветы пламени да слышался звон железа. Удар… Еще один… Шипение…
Жилистый седобородый старик в кожаном фартуке – кузнец и колдун Велунд, закончив работу, аккуратно прикрыл за собой дверь и направился к дому – низкому приземистому зданию, обложенному черными валунами. В доме, у самого очага, располагалось узкое ложе, застеленное соломой и медвежьими шкурами. Напротив очага, на стене висели птичьи черепа, пучки пахучих трав и две скрещенные секиры с узорчатыми полукруглыми лезвиями. Огонь очага отражался в их серебристой стали, словно кровавый отблеск убийств. Да, немало вражеской крови испили на своем веку эти секиры, выкованные Велундом еще в пору своей молодости, когда небо было высоким и синим, а солнце светило так ярко, как никогда не светит старикам.
Съев скудный ужин – просяную лепешку с сыром, Велунд вздохнул, опускаясь на ложе. Как никогда раньше он чувствовал свою старость и неминуемое приближение смерти. Впрочем, смерть не пугала его, как никогда не пугала викингов. Пугало другое. Слишком много знал он – и делах воинских, и в кузнечных, и в тайных колдовских, что б уйти вот так, просто, никому не передав то, для чего жил. Признаться, все чаще подумывал старый кузнец об ученике, что был бы достоин владеть всеми его знаниями. Был бы достоин… Где ж найти такого? Вот, взять хоть Хельги, сына Сигурда, старого друга и побратима. Казалось бы, всем хорош Хельги – и молод, и быстр, и отважен, а все же нет в нем некой отрешенности, такой, что была когда-то у самого Велунда и позволила ему овладеть Знанием. Слишком уж часто юный сын Сигурда обращает внимание на мелочные обиды, на глупые розыгрыши и обычные радости жизни. Нет в нем ни серьезности, ни желания стать серьезнее и взрослее. Может, это от того, что он слишком юн? Может быть… Но ждать, когда повзрослеет Хельги, некогда Велунду – сам уж слишком стар, и недалек тот день, когда валькирии вознесут его в сверкающие чертоги Одина. Может быть, вернувшись из Ирландии, Хельги станет взрослей и серьезней? Может быть…
Велунд закрыл глаза, представив себе изумрудные травы, голубовато-фиолетовые луга, совсем не такие, как здесь, и волны, не морские, а волны из трав – голубые, серебристо-зеленые, синие, что появляются, когда дуют ветры, а в Ирландии они дуют всегда. Травы колышутся, а в небе одновременно – и лазурные блеск и солнце и тучи, разноцветные, синевато-оранжевые, рядом – теплые белые облака, снизу подсвеченные желтым, а чуть вдалеке, за рекой – сверкающая дуга радуги. Огромная радуга, гораздо больше, чем здесь, у водопада. Ближе к морю луга сменяются перелесками и холмами, затем – плоскогорьем из черного блестящего базальта, выложенного ровными квадратными
