в свое актерское предназначение, она не понимала, как можно жить только одним театром, когда вокруг бурлят политические страсти, не могла спокойно выходить на сцену, зная, что товарищи по подполью гниют в тюрьмах. Революционная деятельность притягивала Андрееву как магнитом, щекотала нервы, требовала не меньшей отдачи, чем сцена. Мария Федоровна ушла из театра (1904 г.), написав Станиславскому – человеку, который так много значил в ее актерской судьбе: «Художественный театр перестал быть для меня исключением, мне больно оставаться там, где я так свято и горячо верила, что служу идее… Я не хочу быть брамином и показывать, что служу моему богу в его храме, когда сознаю, что служу идолу, и капище только лучше и красивее с виду. Внутри него – пусто». Конечно, она преувеличивала, но обида клокотала в ней. Напоследок она сумела рассорить Станиславского и Немировича-Данченко и, громко хлопнув дверью, увела за собой Морозова. Савва Тимофеевич демонстративно вышел из правления театра, впрочем, он еще не догадывался, что для любимой Машеньки он тоже пройденный этап.
Актриса увлекла его планами создания нового театра совместно с Горьким, труппой Комиссаржевской и антрепризой Незлобина, с которой она играла в Старой Руссе. Эту идею по многим причинам осуществить не удалось. Андреева выступала в провинциальных театрах, по-прежнему пользовалась огромным успехом у зрителей и прессы, но после отточенных постановок МХТ наспех готовящиеся спектакли не удовлетворяли ее. Да и роль провинциальной актрисы не соответствовала ее амбициям. Кроме того, Мария Федоровна избрала для себя сцену политической борьбы. Ей импонировали экстремальные условия жизни – пароли, явки, обыски, спасение раненых большевиков (Баумана). И во всем ей помогал Морозов: субсидировал издание ленинской «Искры», газет «Новая жизнь» в Петербурге и «Борьба» в Москве, нелегально перевозил типографские шрифты, прятал и устраивал на работу на своих фабриках наиболее ценных товарищей – словом, собственными руками «рыл яму» своему делу.
Безоглядно влюбленный Савва Тимофеевич даже не заметил, как между Марией Федоровной и его другом А. М. Горьким вспыхнуло настоящее чувство. Андреева познакомилась с Алексеем Максимовичем еще в 1900 г. в Ялте, как и в случае с Морозовым – по поручению Ленина, чтобы привлечь к революционной деятельности пролетарского писателя. «Наша дружба все больше крепла, – писала Андреева, – нас связывали общность во взглядах, убеждениях, интересах. Мало-помалу я входила во все его начинания, знала многих, стоявших к нему более или менее близко. Он присылал ко мне людей из Нижнего с просьбами устроить их, сделать то или другое… Я страшно гордилась его дружбой, восхищалась им бесконечно…» «Любезный Саввушка» был потрясен, когда на одном из приемов он прочитал дарственную надпись к поэме Горького «Человек»: «У автора поэмы крепкое сердце, из которого любимая женщина может сделать каблучки для своих туфель». Экземпляр принадлежал Андреевой. Это был жестокий удар по чувствам
