судьбоносную идею, является микроклимат семейного кокона, начиненного атмосферой полного взаимопонимания. Речь идет вовсе не о формальном уюте и взаимной любви, а о некой невидимой пелене, которой родители, или один из них, окутывали своих детей, словно защитной пленкой, от любого воздействия извне. Чувством не только абсолютной любви, но и абсолютной свободы были наполнены детские годы большинства из тех, кто впоследствии стал баловнем невообразимого успеха. Благодатная почва безмятежного восприятия жизни, удобренная неудержимым стремлением отцов или матерей приобщить детей к тому или иному делу, была также и плодородной для прорастания крепкого зерна стремительной, как поток водопада, идеи, которой предстояло не только завладеть юными умами, но и заразить все их существо. Часто идея уже практически витала в коллективном семейном сознании, и необходимо было лишь стечение таких обстоятельств, к которым сами родители либо не были готовы, либо не сумели их создать. Именно таковы были судьбы Филиппа, отца Александра Македонского, Гамилькара Барки, отца Ганнибала, и, наконец, Леопольда Моцарта, отца будущего музыкального гения.
Леопольд Моцарт довольно мало верил в чудесное божественное влияние свыше на судьбу сына, но зато свято уверовал в главенство силы духа и несгибаемой воли среди всех остальных людских качеств. Он считал основой любых побед усердие и порядок и главной задачей видел привить это убеждение детям. Будучи сам довольно неординарным музыкантом и признанным в провинциальном Зальцбурге сочинителем музыки, с рождением сына он постарался полностью сосредоточиться на его судьбе. Этому в значительной степени способствовал тот факт, что Леопольду Моцарту на момент рождения сына было уже тридцать шесть – возраст, который не позволял ему надеяться на самореализацию в музыке, по меньшей мере в обществе современников того периода. Может быть, поэтому раскрытие юного дарования и ваяние собственными руками гения стало навязчивой идеей отца и его самой большой надеждой одновременно, самой отчаянной в его жизни попыткой самовыражения и самореализации. Он видел в сыне идеальное продолжение себя и ощущал себя самым счастливым скульптором, в то время как детская податливость позволяла аккуратно и настойчиво формировать основные черты характера и развивать необходимые для музыканта качества так (говоря современным языком), словно он был компьютерщиком-программистом и наносил уникальную разработку на микрочип. Трепетность, благоговейная любовь к сыну, тщательный подбор методов воспитания, кроме всего прочего, объясняются наличием у Леопольда долговременной практики занятий с другими детьми. Причем слыл он весьма опытным педагогом. Вольфганг же был первым и единственным мальчиком в семье, где после шести тяжелых мучительных родов уцелела лишь одна девочка – его старшая сестра. Надежды на появление еще одного сына у родителей не осталось – здоровье матери и так было подорвано почти беспрерывными мучительными попытками родить наследника.
Как во всех семьях, где до рождения
