легкое изменение в настроении толпы, ошарашенной таким неожиданным коленцем наказного, Стягайло немного понизил голос:
– Я сказал только, что в Мышастовском и Незамаевском куренях людей поменьше и не так тесно! Но если вам хочется принять его непременно к себе, так, по мне, – хоть всю гетманщину принимайте!
– Принять! Принять! – раздались голоса.
Казаки вмиг забыли о ненависти, вспыхнувшей в их сердцах. Кто-то намекнул, что новичку следовало бы ради такой оказии поставить товариществу бочонок горилки. Но тут вновь подал голос Покотило. Обида переполняла его, и ему хотелось хотя бы чем-нибудь пронять тех, кто оскорбил его самолюбие.
– Как же его принимать, когда у него и прозвища никакого нету? – спросил он.
Однако настроение запорожцев уже улучшилось настолько, что они восприняли это как шутку. Кто-то крикнул:
– И вправду – треба прозвище!
– Треба! Треба!
– Так дадим ему прозвище!
– Дадим! Дадим!
– А какое?
Задумались казаки. Кое-кто наморщил лоб. Другие начали осматривать новичка со всех сторон, пытаясь к чему-нибудь прицепиться.
А Семен Гурко спокойно стоял в кругу казаков, улыбаясь доброй подкупающей улыбкой, и с высоты своего роста – он едва не подпирал кривую матицу старого, вросшего в землю куреня – оглядывал ясными глазами сечевое товарищество, среди которого предстояло ему отныне жить, делить радости и горе, жизнь и смерть. Какие разные лица, фигуры! Люди старые, и пожилые, и совсем молодые… Но всех их объединяла любовь к отчизне, ради которой они поклялись сносить и тяготы военной жизни, и разлуку с семьями, ради нее нередко проливали и свою и чужую кровь, расплачивались жизнью… Теперь они притихли, как дети, и напряженно думали, какую же кличку дать этому русому красавцу с обветренным мужественным лицом и высоким, слегка покатым лбом. И никто не решался произнести какое-нибудь язвительное или обидное слово, которым чаще всего наделяли новичков. Большая крепкая фигура, умный взгляд серых глаз, который проникал в самую душу, ладно сшитая одежда – ничто не давало повода для насмешливого прозвища.
Но как-то же нужно назвать!
Спыхальский тихонько посмеивался и подталкивал Гурко в бок – попался, мол!
А Покотило, чтобы окончательно развеять плохое впечатление о себе, с вкрадчивой улыбкой воскликнул:
– Ну, вот видите? Как же его принимать? Он ничего такого не сделал даже для того, чтоб прозвище ему придумать!
– А и вправду, леший его забери! – показал свой единственный зуб Шевчик. – Он ничем еще перед нами не отличился. Ничего не отчебучил!
Гурко на мгновение задумался, посерьезнел и, хитро подмигнув деду, усмехнулся весело:
– Ну, за этим дело не станет! Если вам так уж хочется, чтоб я отчебучил что-нибудь, могу и отчебучить! Хотя и вышел давно из этого возраста! На выдумки я всегда был мастак!.. Только, чур, не обижаться! Сами напросились!
И он начал протискиваться к двери.
По
