был мертв. Врач вдруг понял, что весь вспотел. Достав из кармана носовой платок, он тщательно вытер лицо и шею. Потом так же тщательно и аккуратно собрал шприцы, пустые ампулы и спрятал по карманам. Перед уходом еще раз посмотрел на старика, но сомнений никаких уже не испытывал. Он справился с этой работой. И пусть он еще не разбогател, но первый шажок к богатству, несомненно, сделан.
Лидия Сергеевна встретила его мрачным, испытующим взглядом. Доктор подошел к столу, где лежал его чемоданчик, и, не торопясь, сложил туда содержимое своих карманов.
– И долго вы собираетесь молчать? – враждебно спросила Лидия Сергеевна.
– Что? Да-да, – спохватился он. – Простите, я немного задумался. Ну что ж, конвалятоксин, как я и полагал, оказал свое действие. Мне здесь больше нечего делать. Прощайте!
Он направился в прихожую.
– Доктор! – окликнула его Лидия Сергеевна. – Снимите же с себя этот халат! Или вы собираетесь в таком виде идти до самого дома? Будьте внимательнее, доктор!
Итак, я – Ладыгин Владимир Сергеевич, работаю теперь в терапевтическом отделении под руководством милейшего Игоря Станиславовича Макарова. Откровенно говоря, до последней минуты мне в это не верится. Все, что произошло за последние недели в нашей больнице – при моем непосредственном участии, заметьте, – должно было привести к неминуемому увольнению. Нравы нашего учреждения очень строгие. Даже появление на рабочем месте без галстука уже производит небольшой переполох. Что же говорить о том вопиющем случае, когда наша больница стала ареной криминальных разборок!
Разумеется, затеял их не я, но в силу обстоятельств и некоторой склонности к авантюрам так активно вмешивался в события, что руководство именно меня рассматривало в качестве основного источника неприятностей. Особенно преуспел в этом мой непосредственный начальник, заведующий реанимационным отделением Степан Степанович Ланской. Еще не успели остыть тела погибших, как на стол заместителя главного врача легла его докладная о моем недопустимом поведении. Заместитель главврача Штейнберг Борис Иосифович сам был зол на меня, и от немедленной расправы меня спас только больничный лист.
– Бросай свою реанимацию! – заявил мне Макаров, едва я снова появился на работе. – Пиши немедленно заявление о переводе, а я замолвлю за тебя словечко...
Это меня несколько приободрило – к словам Макарова прислушивались. Да и к самой возможности перейти в терапию я отнесся с любопытством – напряженная атмосфера реанимации начинала меня утомлять. Я не стал долго размышлять и написал заявление – склонность к импульсивным поступкам свойственна мне с детства. Макаров забрал заявление, многообещающе подмигнул и до поры до времени исчез. Зато появился Ланской и многозначительно сообщил, что меня просят пройти на ковер. Я послушно пошел за ним, разглядывая его коротко стриженный, жилистый и загорелый затылок, темнеющий, словно кирпич, между белоснежной шапочкой и халатом. При этом я меланхолически вспоминал, как сложно
