претендентом на престол. Каждый дворянин, с младых ногтей знакомый с местническими обычаями, с полной ясностью усвоил смысл поведения Фёдора Никитича.
Но и совать голову в петлю Романов не хотел. Он не сделал ни одного жеста, могущего стать формальным поводом для царского гнева. Год за годом Фёдор Никитич заседал в Боярской думе и безропотно занимал все места, указанные царём. Чем ниже были эти места, тем громче приветствовали его на улицах москвичи, не меньше аристократов оскорблённые тем, что в Московском государстве правят татары.
Скрепя сердце Годунов должен был внешне демонстрировать «светлодушие» и «любительство» к Романовым, хотя над ними, как и над всеми знатнейшими фамилиями, постоянно висел меч. Он опустился на рубеже веков, когда царь Борис взялся расчищать путь к трону для своего сына от всех действительных и мнимых опасностей.
Глава 3
В царской опале
Описывая состояние русского общества на плавном переходе от Великого разорения к Смуте, историки-материалисты обращали особое внимание на закрепощение крестьян и усугубление рабства холопов; на ужасающий голод, когда озверевшие люди в буквальном смысле слова ели друг друга, матери – детей и дети – родителей; на свирепые эпидемии, косившие остатки населения и превращавшие города в пустыню; на обострение всех социальных противоречий, в том числе между обнищавшими дворянами и богатыми вотчинниками.
Современники больше ужасались другому – повреждению нравственности, распаду общественной и личной морали, торжеству злодеяний над добродетелью. «Страшно было состояние того общества, – констатировал тонко чувствовавший настроения рубежа XVI–XVII веков великий историк С. М. Соловьёв, – члены которого при виде корысти порывали все, самые нежные, самые священные связи!».[25]
Выгода преумножения личного богатства и укрепления общества свободных людей, прославленная в «Домострое» новгородского попа XVI в. Сильвестра, трансформировалась в нищей стране в выгоду обогащения и возвышения за счёт захвата чужих прав и имущества. «Водворилась страшная привычка не уважать жизни, чести, имущества ближнего», – сокрушался С. М. Соловьёв. А как же иначе, если больше половины населения страны было уничтожено при участии или на глазах у чудом выживших, твёрдо усвоивших истину Ивана Грозного: «Кто бьёт – тот лучше, а кого бьют да вяжут – тот хуже»?!
Безудержное взяточничество, корыстолюбие, заставлявшее даже с друзей брать «бессовестный» процент, втрое превышающий заём, «страшное, сверхъестественное повышение цен на товары» (поразившее даже авантюриста-наёмника Конрада Буссова[26]), пристрастие к иноземным обычаям и одеждам, грубое чванство и мужицкая кичливость, презрение к ближнему, обжорство и пьянство, распутство и разврат – «обо всём этом полностью и не расскажешь», отмечал современник.
«Царь и народ играли друг с другом в страшную игру», – писал С. М. Соловьёв. Борис
