держать рвоту. Им не хотелось рисковать дорогой закуской и портить впечатление от этого счастливого дня. Прямо за окном дома цвела черёмуха, и её аромат помогал бороться с дурнотой. Так или иначе, но приятели ещё держались, и к унитазу не бегали.
Аленицын объявился в Красном Селе так неожиданно, что приятель Шура Козий даже не успел «накрыть поляну». Козий тоже работал на Веталя Холодаева, тайком возил «стволы» по стране, но избежал ареста, потому что отсутствовал в Ленинграде. Сейчас он засуетился, отправил свою подружку в «Гермес», аж на Невский проспект. Тот магазин работал круглосуточно, и мостов на пути не было.
Галька была обязана кличкой «Задница» не только мощной пятой точке, но и своей фамилии – Попова. Шурка часто дурачился и делал ударение на первый слог, чем невероятно злил Галину. Вот и сейчас она, матерясь сквозь зубы, надела поверх бюстгальтера с трусами полотняные чёрные брюки с широченными штанинами и розовую, с люрексом, футболку. Потом сунула ноги в розовые же, плетёные итальянские «лодочки», спустилась вниз и завела малолитражку. «Опель» и существовал в хозяйстве именно для этих целей. Галине пришлось объехать несколько ночных точек, пока, наконец, не удалось купить всё, что требовал Козий. Набив бутылками и пакетами багажник, Галина вернулась в Красное Село уже под утро. И снова завалилась спать.
Шура и Витя накрыли на стол сами – они не хотели, чтобы баба постоянно крутилась рядом и слушала их разговоры. Задёрнув оранжевые, расшитые золотистыми лианами, шторы, они уселись за стол и отвели душу по полной программе. Через некоторое время на скатерти расплылись жирные пятна, а пивные банки и бутылки перемешались с бокалами богемского хрусталя. Табачный дым не мог заглушить запах пота – Виктор ещё не успел помыться с дороги.
Друзья жевали салями, балык, красную икру, огурцы и помидоры. Потом Козий насытился, но Аленицын никак не мог остановиться. Он хватал пищу руками, запихивал в рот и, жуя, задавал хозяину разнообразные вопросы. Несмотря на то, что в зоне его «грели», и регулярно слали увесистые посылки, Виктор на вольном северном воздухе всё равно не наедался, и теперь навёрстывал упущенное. Шура, глядя на него, про себя удивлялся, как дружок только не лопнет. Тот был тощий, как селёдка, и очень злой – то и дело скрипел зубами, плевался и по-страшному бранился.
– Витёк, мы с Задницей трезвыми почти не бываем, – честно признавался он гостю. – Две металлические двери поставили, а всё равно страшно. Только жить начали, вон, всякой техники накупили, мебель импортную, а тут нате – изволь помереть! Хоть ликёр «Блэк шерри», а выпьем. Тогда, вроде, и солнышко ярче светит. А ведь хорошо на белом свете, правда? Наконец, и к нам весна пришла. На Пасху град лупил, а сейчас травушка уже растёт. Ничего, Витёк, отогреешься. За город тебе надо…
Шура, одетый в пижаму изумрудного цвета, чесал волосатую грудь толстыми пальцами с широкими ногтями. Он ерошил и свои чёрные кудри, свисающие на морщинистый лоб, щурил синие глаза. Он, как и подружка, курил сигареты «More», но только без ментола.
– Изменился Питер, как я заметил, – пробурчал Аленицын, наконец-то отвалившись от стола. – Какие-то лохмотья, остатки прежней роскоши, жвачка из хлеба. Я ехал сюда и думал, что всё по-прежнему. Ан, нет! Вроде, тот же город, а совсем другой. Кругом шопы, офисы, «тачки», фирмачи… – Аленицын открыл новую банку пива и жадно припал к ней. – Завидки берут! Ведь они тут все наряжены, накрашены. А у меня три года – псу под хвост!
Аленицын провёл татуированной рукой с выпачканными в жиру пяльцами по своей серенькой пиджачной паре, рубашке с клетку и ёжику белёсых волос.
– Какой-то кислый я стал, плаксивый. Подъехал, вижу – стрелка на твоём доме нарисована, как тогда. Короткая, розовая, с мощным оперением, остриём вверх. Значит, можно заходить, ховира чистая. Шур, щиплют вас менты, или теперь уже всё можно?
– Щиплют покамест, – усмехнулся Козий. – Особенно таких, как мы, «шестёрок». – Он откусил половину свежего огурца и смачно захрустел. – Что, Витёк, сладко дышится вольным воздухом? Думал, наверное, что позабыли о тебе кореша? Нет, у нас сейчас тут большие дела разворачиваются, и верняки нам нужны. Чего не куришь. Витя?
– Ты бы меня покрепче, чем угостил! Гимназисткам твои сигареты курить. А мне «Беломору» бы… Есть у тебя? Или за три года интеллигенцией стал?
– Галка! – позвал Козий, обернувшись к двери.
Подружка уже встала и сейчас звякала посудой на кухне. Она прибежала на зов, вытирая мокрые губы локтём.
– Чего тебе? – недовольно спросила она, зевая.
– Тащи сюда «Беломор» – у меня под шконкой, в чемодане. Долго тебе, Витёк, отходить придётся. Сломали моего кореша волки позорные… За какого-то легаша! Но ничего, ты теперь вольный, а мог ведь и под «вышака» пойти. Получил «червонец», откинулся после «трёхи», так что звезда твоя счастливая на самом деле…
– Какой «червонец»?! – разозлился Аленицын. – Все двенадцать строгача пиши. – Ладно, что, кроме Васьки
