видом смотрел на неё.
Медсестра, выждав, пока Роберт насладится ощущением своего превосходства, продолжила: «А как человек может испытывать боль от адского пламени, если после смерти лишается тела, а следовательно, и нервных окончаний? Боль в мире чистых идей не имеет такого влияния, как в реальном мире. Тоска тоже не имеет силы, так как, осознавая себя в мире абстрактного, ты понимаешь, что потеря невозможна. И пространство, время, смерть больше не разделяют тебя ни с чем и ни с кем».
«Семантика, игра словами. Вот ты говоришь радость, страдание. Так ответь мне, сестричка – что абстрактная идея может знать о радости рождения, если она бесплотна и бесплодна. Не пережив этих мук, она не приобретает для себя ценности от своего плода. Что такая идея может знать о созидании и творчестве, муках и искусстве, когда она не осязает, не чувствует. Ведь это по твоей логике дано только материальному телу, которое содержит в себе дух. Надо пережить это с потом и кровью, а потом уже созданное творение доставляет радость душе», – старик в изнеможении ухватился рукой за простыню, как бы вытягивая аргументы из неё для безжалостного и непонятного существа, а может быть, порождения своего воспалённого мозга.
«Роберт, искусство – это агония меняющегося сознания. Сознания, которое начало проникать и постигать совершенство из-за близости с душой, или, как мы говорим, с абстракцией, идеей. Сознания, пытающегося вырваться из этого мира в измерение, в которое его тянет душа. Как птенец рвётся из гнезда в небо, подгоняемый родителем.
С другой стороны, мир хочет удержать сознание в теле, зацементировать его там. И мир даёт красоту сознанию, даёт возможность прикоснуться к ней. Но это внешняя красота, блёклое отображение внутреннего совершенства. И чем больше сознание человека изучает эту тонкую грань между красотой и совершенством, тем более понимает, что в материальном мире совершенство недостижимо. Оно искажено страстями, любовью, радостью, которые, в свою очередь, подчиняются материи».
Вдруг тень в форме человека встрепенулась, как бывает, если сквозняк спугнёт пламя свечи. А затем метнулась в окно. Старик отпустил съёжившуюся простыню и проследил полёт тени. За его взглядом медленно последовала медсестра. Они увидели, как из окна сочится ночь. А по другую его сторону сел ворон. Его притянуло к окну как магнитом. Ворон глухо бил крыльями по стеклу. От ритмичных движений отражённый от крыльев серебряный лунный свет разливался огнём. Проезжающая под окном машина полоснула светом фар по окну, и видение исчезло. Остались только следы от ударов крыльев.
Старик застыл, обдумывая то, что услышал и увидел. Его охватил приступ кашля. Через силу он с ним справился и нервно вытер, искривившийся рот. И сказал скрипучим голосом: «Ну что же, давай подведём итоги твоей проповеди. Во-первых, без противоречия нет мудрости, во-вторых, маленькое тело – большая свобода, в-третьих, абстрагироваться –
