маленькой корзиночке.
Когда насморк стал еще сильнее, папа перебрался на веранду и, устроившись в кресле-качалке, закрылся по уши одеялами. Мама принесла ему большой стакан яичного ликера с ромом, но – увы! – слишком поздно. Ром оказался таким же невкусным, как молоко с луком, и тогда, совсем отчаявшись, папа отправился в северную мансарду и лег в кровать. Он никогда раньше не болел и теперь был очень встревожен.
А когда у папы заболело еще и горло, он велел маме позвать Муми-тролля, Снусмумрика и Сниффа. Они обступили папину кровать, и Муми-папа обратился к ним с речью: пусть, мол, никогда не забывают, что на их долю выпало жить вместе с ним – с настоящим искателем приключений. Под конец папа так охрип, что, когда он попросил Сниффа принести трамвайчик из пенки[1], стоявший на комоде в гостиной, никто не мог понять, чего он хочет.
Все стали наперебой утешать папу, закутали его в одеяла и, оставив ему леденцы, аспирин и увлекательные книжки, вышли на солнышко.
А папа посердился-посердился да и заснул. Когда уже под вечер он проснулся, горло болело чуточку меньше, но папа все еще был не в духе. Он позвонил в колокольчик, стоявший на тумбочке возле кровати, и мама тут же поднялась по лестнице в мансарду и спросила:
– Как ты себя чувствуешь?
– Скверно, – ответил папа. – Но это не имеет значения. Сейчас гораздо важнее поговорить о моем трамвайчике из пенки.
– Это тот трамвайчик, который украшает нашу гостиную? – удивилась мама. – А что с ним такое?
Папа приподнялся и сел в кровати.
– Ты и в самом деле не знаешь, чем был для меня в дни молодости этот трамвайчик?
– Наверно, ты выиграл его в лотерею или что-нибудь в этом роде, – сказала Муми-мама.
Папа чихнул и, покачав головой, со вздохом заметил:
– Так я и думал. А что, если бы нынче утром я умер от простуды?! Ведь никто из вас и понятия не имеет об истории этого трамвайчика. Точно так же, как, возможно, о многих других важных вещах. Ведь я рассказывал вам о своей молодости, но вы, конечно, все забыли.
– Может быть, какие-то мелкие подробности я и забыла, – призналась мама. – Ведь память постепенно слабеет… Хочешь пообедать? Сегодня фруктовый суп и желе.
– Ужас! – мрачно изрек папа и, повернувшись к стене, сильно закашлялся.
Мама Муми-тролля поглядела на мужа и вдруг сказала:
– Знаешь, я сегодня убирала на чердаке и нашла толстую тетрадь. Что, если тебе написать книгу о своей молодости?
В ответ папа перестал кашлять.
– Это было бы очень кстати, пока ты простужен и не можешь выходить из дома, – продолжала мама. – Когда пишут о своей жизни, это, кажется, называется мемауры или что-то в этом роде?
– Не мемауры, а мемуары! – буркнул папа.
– А потом ты бы читал нам вслух то, что написал, – продолжала уговаривать его мама. – Например, после завтрака или после обеда.
– Так быстро книгу не напишешь, – проворчал папа и высунулся из-под одеяла. – Не думай, что это так просто: взял и написал. Я не стану читать ни слова, пока не закончу целую главу. И сначала прочитаю только тебе, а потом уж всем остальным.
– Да, пожалуй, ты прав, – согласилась мама и пошла на чердак за тетрадью.
– Как папа? – спросил Муми-тролль.
– Получше, – ответила мама. – А теперь, малыши, не шумите, потому что с сегодняшнего дня папа начинает писать мемуары.
Предисловие
Я, папа Муми-тролля, сижу в этот вечер у окна и вижу, как на темном бархате мглы светлячки вышивают таинственные знаки. Эти быстротающие завитки – следы короткой, но счастливой жизни
Отец семейства и хозяин дома, я с грустью оглядываюсь назад, на свою бурную молодость, которую собираюсь описать, и перо мемуариста нерешительно дрожит в моей лапе.
Однако же я успокаиваю себя мудрыми и утешительными словами, которые прочитал в мемуарах еще одной значительной личности и которые здесь воспроизвожу: «Каждому, к какому бы сословию он ни принадлежал, свершившему в жизни славное деяние или то, что воистину может почитаться таковым, до «лжно, ежели он привержен истине и добру, собственноручно описать свою жизнь. Хотя и не следует браться за это прекрасное дело, пока не достигнешь сорокалетнего возраста».
Мне кажется, я свершил немало славных дел, а еще больше таковых, кои представляются мне славными. И я в достаточной мере добр, привержен истине, если она не слишком нудная (а сколько мне лет, я забыл).
Да, так вот, я уступил настояниям моего семейства и собственному искушению рассказать
Легкий огнестойкий материал.
