на крыльцо входа и курят. Но вход расположен с другой стороны и не виден из «чайханы». Детский садик теперь стал институтом и ему, наверное, хорошо от этого. Во всяком случае, здание весело смотрит на людей чисто вымытыми окнами.
Густые тополя протягивают ветви над нашими головами. Совсем рядом протоптана дорожка, наискосок пересекающая двор. По ней тихо проходят люди. Многих мы уже помним в лицо.
Иногда стайки волчат зычно гыгыкая бредут по дорожке и бросают неприятные взгляды на нас, сидящих каждый на своём любимом месте. У волчат серые лица и они громко сквернословят. «Алкаши!» – говорят они, но мы не смотрим на них. Их время придёт, когда стемнеет. Тогда они будут возиться в «чайхане», которая ночью становится страшной. Поутру я убираю пустые «сиськи» – пластиковые бутылки крепкого пива «Охотник», осторожно собираю шприцы и пакеты из-под чипсов, сметаю в кучу окурки и плевки и отношу всё это к мусорным бакам.
Однажды я увидел подсыхающие потёки крови на скамейке и не мог подойти. Лёня-электрик принёс ведро воды и попытался смыть кровь, но получалось плохо. Мы застелили потом скамейку газетами, но они всё равно промокли от воды. Я так и не садился на это место. И вообще не мог там присесть. Зато через два дня прошли ливни… и всё стало по-прежнему, как будто небесная вода очистила всё прошлое.
А однажды я нашёл там тонкие женские трусики. Они были грязными, как будто их хозяйка не мылась много лет подряд. Меня тошнило, но я подцепил их веточкой и, отвернувшись, бросил в мусорный мешок. Но это всё же лучше, чем шприцы, которые пищат и злобно шевелятся в пакете и хотят вырваться наружу, когда я несу собранное к мусорному баку, далеко отставив руку от себя. Они опасны. В них шевелится грязная чёрнота.
В «чайхане» уже сидят Прошка и мающийся с бодуна Лёня-электрик. «О! Инвалидская парочка!» – говорит Прошка. Мы здороваемся, и Илья устало устраивается на своём любимом месте, закинув одну ногу на прислонённые к скамейке лыжные палки. Его ботинки покрыты пылью и подошвы у носков, которыми он так быстро шаркает по асфальту, скоро совсем протрутся. Наверное, скоро надо будет просить у Елены покупать ему новую обувь, потому что в ремонте уже откажутся брать чиненные-перечиненные ботинки. Само собой, она опять вздохнёт и скажет: «Раньше, хоть, можно было на протезном заводе со скидкой заказывать ортопедические. Помнишь, Илюша, как мы с папой и Валерой на Большакова ездили? Ты ещё там стельки хорошие были… пробковые». А Илья будет хмуриться, не глядя в лицо сестры. Он не любит вспоминать детство. Я бы, наверное, так не делал. Но я не помню ничего до прошлого года, когда Илья взял меня за руку и сказал: «Хватит хныкать. Ты кто?» И я не смог ему ответить.
Мы открываем первую бутылку и начинаем движение в будущее, к тёплому вечеру, чтобы в полупрозрачные сумерки разойтись по домам, до завтра. Я стою рядом с Ильёй и на душе у меня спокойно.
– На Сашкины сегодня пьём, – говорит Илья. – Он в 37-ю вчера помогал мебель таскать.
– В 38-ю, – говорю я и робко
