юкзак себе на спину и, не дожидаясь, пока проснутся другие и начнут расспрашивать, зашагал по дороге. На него снизошло удивительное спокойствие, как будто он стал деревом в тихую погоду, на котором не шевелится ни один листочек. На том месте, где стояла палатка, остался квадрат пожухлой травы. Его друзья проснутся поздним утром и скажут: «Он ушел; стало быть, наступила осень».
Снусмумрик шел легкой пружинистой походкой по густому лесу, и вдруг закапал дождь. Несколько дождинок упало на его зеленую шляпу и зеленый дождевик, к шепоту листвы присоединилось шлепанье капель. Но добрый лес, окружавший Снусмумрика сплошной стеной, не только хранил его прекрасное одиночество, но и защищал от дождя.
Вдоль моря, торжественно извиваясь, тянулись длинные горные хребты, вдаваясь в воду мысами и отступая перед заливами, глубоко врезающимися в сушу. У самого берега раскинулись долины, в одной из которых жила одинокая Филифьонка. Снусмумрику доводилось встречать многих филифьонок, и он знал, что это странный народец и что у них на все свои удивительные и необычные порядки. Но мимо дома этой Филифьонки он проходил особенно тихо и осторожно.
Калитка была заперта. В саду, за острыми и прямыми колышками ограды, было совсем пусто – веревки для белья сняты, никаких следов обыкновенного симпатичного беспорядка: ни грабель или ведра, ни забытой шляпы или кошачьего блюдечка, ни других обыденных вещей, которые говорят о том, что дом обитаем.
Наступила осень, и Филифьонка заперлась в своем доме – он казался заколоченным и пустым. Она забралась в самую его глубь, укрылась за высокими непроницаемыми стенами, за частоколом елей, прятавших окна дома от чужих глаз.
Медленный переход осени к зиме неплохая пора. Это пора, когда нужно собрать, привести в порядок и сложить все запасы, которые ты накопил за лето. А как прекрасно собирать все, что есть у тебя, и складывать к себе поближе, собрать свое тепло и свои мысли, зарыться в глубокую норку – крепкое и надежное укрытие; защищать его как что-то важное, дорогое, твое собственное. А после пусть мороз, бури и мрак приходят, когда им вздумается. Они будут обшаривать стены, искать лазейку, но ничего у них не получится: все кругом заперто, а внутри, в тепле и одиночестве, сидит себе и смеется тот, кто загодя обо всем позаботился. Есть на свете те, кто остается, и те, кто собирается в путь. И так было всегда. Каждый волен выбирать, покуда есть время, но после, сделав выбор, нельзя от него отступаться.
Филифьонка вышла на задний двор и принялась выколачивать коврики. Она колотила их с ритмичной яростью, и каждому было ясно, что ей нравилась эта работа. Снусмумрик зажег трубку и пошел дальше. «Жители уже проснулись, – подумал он. – Папа заводит часы и постукивает по барометру. Мама разжигает огонь в плите. Муми-тролль выходит на веранду и видит, что палатки нет. Я забыл о прощальном письме, не успел его написать. Но ведь все мои письма одинаковы: „Я приду в апреле, будьте здоровы“. Или: „Я ухожу, вернусь весной, ждите…“ Муми-тролль знает это».
И Снусмумрик тут же забыл про Муми-тролля. В сумерках он подошел к длинному морскому заливу, лежавшему между горами в вечной тени. На берегу, там, где стояла кучка тесно прижавшихся друг к другу домов, горело несколько ранних огоньков. Никому не хотелось гулять под дождем, все сидели дома. Здесь жили Хемуль, Мюмла и Гафса, под каждой крышей жил тот, что решил остаться, кто любит сидеть под крышей.
Снусмумрик прокрался задворками, держась в тени и не желая ни с кем разговаривать. Маленькие и большие дома сгрудились в стайку, некоторые из них стояли вплотную друг к другу, у них были общие водосточные желоба и мусорные бачки, они глядели друг другу в окна, вдыхая запахи кухонь. Дымовые трубы, высокие фронтоны и рычаги колодцев, а внизу – дорожки, протоптанные от двери к двери.
Снусмумрик шел быстрой неслышной походкой и думал про себя: «Ах вы, дома, я терпеть не могу вас».
Было уже почти темно. Прямо на берегу под ольховыми кронами стояла затянутая брезентом лодка Хемуля. Чуть выше были сложены мачта, весла и руль. Они лежали здесь уже много лет и почернели, потрескались от времени, потому что никто ими не пользовался. Снусмумрик встряхнулся и прошел мимо.
Но маленький хомса, сидевший в лодке Хемуля, услыхал его шаги и затаил дыхание. Шаги удалялись, вот снова стало тихо, лишь слышался шум капель, падавших на брезент.
Самый последний дом стоял поодаль и одиноко выделялся на фоне темно-зеленой стены ельника. Здесь начиналась настоящая глушь. Снусмумрик зашагал быстрее прямо к лесу. Тут дверь последнего дома приоткрылась, и из щелочки донесся старческий голос:
– Куда ты идешь?
– Не знаю, – ответил Снусмумрик.
Дверь затворилась. Снусмумрик вошел в лес. Перед ним лежали тысячи километров тишины.
2
