Гинзберг – поэт-битник. В 1971 году, когда Америка еще катилась к ужасающей наркомании, масштабов которой мы не могли себе даже вообразить, он уже видел, как это безумие уничтожает лучшие умы его поколения. Гражданская часть его поэтической натуры не могла игнорировать кошмара героиновой зависимости. Объект ненависти консервативных столпов права и порядка – бородатый, лысый, распевающий мантры гомосексуал – Гинзберг совершил то, на что не отважился почти никто из его критиков: он объявил свою, личную войну героину и подтверждал слова делом. Его крестовый поход сводился преимущественно к расследованиям. Так вот, сенсация, которую Лес готовил к печати, посвящалась Гинзбергу и его расследованиям связей союзников ЦРУ в Юго-Восточной Азии с героиновым бизнесом.
В тот вечер, когда в полутемных кулуарах Конгресса Лес шепотом посвящал меня в эти новости, мир вокруг пошатнулся.
Однако я оставался всего лишь студентом из Монтаны, которому не исполнилось еще и двадцати двух лет, и я возвращался в свой дикий, «готический» (по гениальной оценке моей жены) и «мрачный» (уже по моей, данной после 11 сентября) городок Шелби в шестидесяти милях от Скалистых гор, в тридцати милях от канадской границы и в миллионе миль от того «настоящего» мира, к которому я едва прикоснулся за время своей трехмесячной стажировки в Вашингтоне, федеральный округ Колумбия.
Мой дед был ковбоем и завзятым картежником, бабка – искалеченной полиомиелитом повитухой, которая смогла вырастить восьмерых собственных детей, включая мою мать. Она и четверо ее сестер так и остались жить в родном городе, и я рос под их неусыпным надзором, как щенок в стае любящих койотов. Мой дядюшка с сицилийскими корнями занимался какой-то до сих пор не до конца понятной мне административной деятельностью в двухэтажном красном доме, где размещался городской бордель. Это заведение существовало под опекой местной полиции и органов здравоохранения – подобная страсть к соблюдению законов и нравственности всегда приводила меня в замешательство; помимо прочего, она проявилась в том, как наш бывший мэр, по профессии врач, подпольно делал аборты у себя в кабинете на Мэйн-стрит. И, судя по тому, что нехватки в пациентках он не испытывал, об этой его маленькой тайне было известно всем к западу от Миссисипи.
Ну, в общем, вы теперь представляете, каким ребенком я рос.
В очках с толстенными, как донышко бутылки из-под кока-колы, линзами. Естественно, непригодный к строевой. Витающий в облаках. Болтливый.
Притом что на деле я был далеко не так умен, как представлялось мне самому и окружающим, в отличие от моей гениальной старшей сестрички. В списке успеваемости выпускного класса я болтался где-то в третьем десятке из восьмидесяти семи учащихся. В школьной футбольной команде меня всегда ставили в третью линию обороны – просто потому, что их всего три. Я безнадежно – и без малейшего шанса на успех – влюблялся во всех моих сверстниц по очереди. Состоял в обществе
