сознания, которое приносило мне бесконечные мучения. Самое ужасное во всей этой ситуации заключалось в том, что она была безвыходной, у меня не было абсолютно никаких средств, дабы вернуть Лену. Я сам поражался своим кошмарам и теми мрачными сюжетами, которыми они были наполнены. Я не предполагал, какая огромная масса жестокости скопилась во мне; да я был вспылчив, подчас ярость и гнев овладевали мною настолько, что целиком подчиняли меня своей власти. Но это были мимолетные чувства, разрывы черных ракет в голубом небе. Эти эмоции приходили и уходили, как приливы и отливы, вновь возвращая мне самого себя – доброго, мягкого, гуманного и отзывчивого человека. Но сейчас было нечто иное; клокотавшая во мне ненависть не только не утихала, с каждой минутой она становилась все горячей, она разливалась внутри меня подобно реке в период таяния снегов, и я не знал, что делать с этим разливом. Как странно: женщину, которую я безумно любил и продолжаю любить ничуть не меньше, я одновременно жажду убить, жажду насладиться ее страданиями. Ум отказывался совмещать эти абсолютно противоположные чувства, словно не понимая, каким образом они могут уживаться во мне, но они сами, ни мало не смущаясь этому обстоятельству, бушевали в груди, подобно двум ураганам, налетевшим на одну территорию.
Заснул я под утро, полный ненависти, желания мести и одновременно любовью и нежностью. А едва пробудился после короткого сна, как тут же прилив прежних чувств снова нахлынул на меня. Я лежал, смотрел в потолок, и в какой уже раз задавался одним и тем же вопросом: что же мне делать? В моей комнате гостило солнце, его лучи перемещались по полу и по стенам, высвечивая царившей повсюду беспорядок. Лена часто начинала мои визиты ко мне с наведением тут элементарного порядка; она часто ругала меня за мою холостяцкую безалаберность, и мне всегда очень нравилось, как она это делала. Иногда я даже сознательно оставлял все, как есть, чтобы послушать, как будет, выговаривает мне она. Ее голос, интонации сводили меня с ума, и ей далеко не всегда удавалось довести свое благое начинание до конца, так как я до предела возбужденный ее нравоучениями увлекал ее в постель. Но теперь больше никогда она не возьмет в руки веник. Мне стало так больно, что я не выдержал и застонал. Нет, мы не можем вот так расстаться, я должен что-то предпринять. Я не могу себе даже представить, что я больше никогда не увижу и не услышу ее.
Я посмотрел на часы; скорей всего сейчас она уже на работе или подъезжает к ней. Но туда мне не попасть, раньше она выписывала мне пропуск, сейчас, естественно, надеяться на это бессмысленно. Значит, у меня остается одна возможность увидеть её – это снова встать на вахту перед входом в радиостанцию.
Я вскочил с кровати, отправился в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Вид, конечно, был ужасный; небритая физиономия и красные воспаленные глаза придавали мне вид человека охваченного тяжелым недугом.
Но соскребать щетину со своего лица я не стал; какая разница как я выгляжу, мои чистые щеки все равно не помогут
