с размаху: бумага, старое дерево, трубочный табак и пыльные ковры. Дом.
Оставив дверь открытой, я, не включая свет, ощупью пошла между узкими стеллажами в маленькую, выложенную книгами пещеру. Лабиринт коридоров из стеллажей расходился во всех направлениях. Коробки, которые я собирала вчера вечером, составлены в углу, рядом с письменным столом, за которым возвышалось гигантское кресло Грея.
Я забралась в кресло – нога пульсировала болью – и попыталась не слушать назойливо-громкое неровное тиканье напольных часов, которые Грей отказывался отдать в починку. Я обыскивала стол, высматривая в полумраке аптечку. Верхний ящик был набит мелкими бумажками – ворох напомнил мне полевые цветы в канаве. Пошерудив в квитанциях и формах заказов, я нашла плитки шоколада, эфирные масла, жестянку с табаком и полупустой пузырек коричневого стекла. Очередное народное средство Грея – дед безгранично верил в гинкго билобу, зверобой продырявленный и примулу вечернюю. Я вытряхнула две пилюли и проглотила, не запивая, с трудом справившись с комком в горле.
Все болело. Ободранная о гравий нога выглядела ужасно – струпья сойдут лишь через много дней. В детстве, когда я падала, дед спешил заклеить ранку пластырем и поцеловать, чтобы быстрее зажило.
Я уронила голову на бархатную спинку, вдыхая запах Грея и едва сдерживаясь. Папа оставил магазин таким же, как он был, – пыльным и беспорядочным, святыней управленческой политики Грея («Я хранитель книг, а не счетовод!»). Гигантское кресло деда, в котором я совсем крошечная, стол, за которым он иногда писал свои дневники, дурацкие сломанные часы со своим «тик-так… тики-так… тики-тики-так». Навернулись слезы, и я уже ничего не видела. Покрытый пятнами бархат расплылся, как на экране ненастроенного телевизора, в бесцветную рябь – такую же я видела на улице перед тем, как грохнуться с велосипеда.
Тик-так.
Так-так.
– Только сделай покрасивее, – попросила я. Мы сидели на яблоне среди скользкой мокрой листвы. Попа замерзла, но Грей говорит, негоже отрываться от земли. – Никто не догадается, что это мы.
Сегодня десятый день рождения Неда, но он не пригласил ни меня, ни Томаса. Грей возразил, что мы почетные гости, а Нед нарвется, но я решила все равно украсть торт, а Томас предложил раскрасить лица, как делают бандиты.
– Знамо дело, – вытаращил глаза Томас. – Я еще тебе усы нарисую.
– Давай, – согласилась я. Мы с ним как-то никогда не спорили. Стало щекотно, когда он начал рисовать. – Значит, по сигналу: когда Грей закричит: «Проблема в квадрате…»
– Вбегаем мы, – закончил за меня Томас. – Го, открой глаза.
Когда я открыла глаза, Томас смеялся, держа в руке несмываемый маркер…
– …что случилось? Готти! Готти, открой глаза!
Папин голос прорезал темноту. Веки оказались неподъемно тяжелыми, будто приржавели. Я, должно быть, заснула и увидела сон о нас с Томасом, но в другой день, не в тот, когда он уехал…
Когда я открыла глаза, сон поблек
