ввести в Уголовный кодекс наказание за пропаганду сталинизма, потом рассорился со всеми друзьями-знакомыми, с родственниками и детьми и уехал в городок, где родилась его мать и где между отсидками он работал в художественной школе, преподавая рисунок и живопись.
В городке их называли врагами не разлей вода. При каждой встрече они ссорились до хрипоты, а иногда и до «скорой помощи»: оба были гипертониками. Евсей Львович считал Замятина сталинистом, обзывал вертухаем и проклинал колючую проволоку – символ ГУЛАГа. Андрей Иванович сердился: «Профессия у тебя одна – людей баламутить, пока другие дома строят и хлеб растят. Россия для вас, евреев, не дом, а дача: пересидели, понасрали и уехали в свой Израиль, а мы за вами прибирай! Да что ты знаешь про Россию и русский народ, мудила лагерный?» «Насмотрелся я на этот народ в лагерях, – кричал Евсей Львович. – Они даже за колючей проволокой оставались шовинистами и сталинистами, всегда готовыми за жратву предать и продать! Патриоты!» Они пили водку, дымили – Андрей Иванович «собранием», Евсей Львович – махоркой, ругались, закусывали солеными огурцами, которые Евсеев-Горский ненавидел, и датским мясом из жестянок, которое Замятин презирал, потом оба скисали, и Евсей Львович со страдальческим видом начинал жаловаться на юкстагломерулярный аппарат, а Андрей Иванович – на почки и чертово давление, делились таблетками, выпивали по маленькой на посошок и отправлялись восвояси. На следующий день все повторялось.
Андрей Иванович жил один, но почти каждый день к нему заезжала внучка, веселая толстушка, которая следила за тем, чтобы в доме было чисто, а в холодильнике – полно.
За Евсеем Львовичем присматривала Аглая, вдова одного из правнуков. Она носила мешковатые штаны, куртку с капюшоном, из дома выходила только в магазин. Спала она на диване в спальне Евсея Львовича. По ночам старик просыпался, стонал, хныкал, Аглая давала ему лекарство, и старик затихал до утра.
В субботу Аглая вернулась из магазина, посидела со стариками, выпила водки и пошла в туалет. В туалете перед унитазом на коленях ползал мужчина.
– Ты кто тут такой? – спросила Аглая.
– Аспирин, – ответил он не оборачиваясь.
– Мне надо пописать.
Мужчина встал, посторонился.
Аглая спустила трусики и села на унитаз.
– Бачок барахлит, – сказал Аспирин. – Старик просил починить. Замятин, – уточнил он. – Андрей Иванович.
Он был высоким, широкоплечим, длинноруким. Узкое лицо изуродовано двумя шрамами – один на щеке, другой на лбу. Левое ухо без мочки. Взгляд внимательный, глаза ледяные.
– Кто тебя так покусал? – спросила Аглая.
– Собака, – сказал он. – В детстве отец травил меня собакой.
– Травил?
– Питбулем. Загонял меня в пустой сарай и заставлял бороться с питбулем.
– А потом что?
– А потом я питбуля убил. Перегрыз ему глотку.
Аглая не выдержала – рассмеялась.
– Ну ладно, – сказала она. – А почему Аспирин?
– Александр Спирин. А – точка – Спирин. Аспирин.
Она встала, повернулась к нему спиной и натянула трусики.
– Классная жопа, – сказал он. – Спусти-ка воду.
Аглая нажала кнопку.
Аспирин легонько отстранил женщину, опустился на колени, сунул руку под бачок.
– Ну вот, больше не течет.
– А ты Замятину кто? – спросила Аглая.
– Был женат на его внучке. Нинку Абаринову знаешь?
– Нет, – сказала Аглая. – Я и тебя не знаю.
– Теперь знаешь. Где руки помыть?
Она проводила его в ванную. Прислонившись к дверному косяку, ждала, пока он вымоет руки. Покусывая губу, задумчиво смотрела на его мускулистую спину.
– Так ты, значит, сантехник? – спросила она, протягивая ему полотенце.
– Я – хозяин, – сказал Аспирин. – Строю дома и все такое. Ты что вечером делаешь?
Подошел к ней, обнял рукой за пояс, привлек, коснулся губами уха, другой рукой сжал ягодицы – по-хозяйски.
– Старика нянчу, – прохрипела Аглая, закрывая глаза. – Не надо…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета
