от пола до потолка, не вздохнуть, не охнуть, пот и сало на стенах, сон по очереди. Сокамерники прозвали его за убиенную старушку Раскольниковым. Но в отличие от рефлексирующего студента Боря Жогин никогда не страдал угрызениями совести. Он с детства считал себя всегда правым и находил простое и легкое оправдание всем своим поступкам. Когда отнимал деньги, пояснял, что пацаны должны с ним делиться, так как его папаня все пропивает. Позже, когда сформировался его квадратный череп с двумя шишками на лбу и такими же на затылке, еще более выдвинулась вперед челюсть, Жога пошел на разбойные дела, окончательно укрепившись в мысли, что все люди – это твари. До первой ходки у него был любимый афоризм: «СССР – палата № 6. Человек человеку – волк. Все люди – б…»
Жогина два раза возили на место убийства – устраивали ему следственный эксперимент. Два раза хозяин квартиры, лысый мужичок, закатывал истерику, порываясь вцепиться ему в горло, требуя немедленной смертной казни. Жогин тупо смотрел на плохо отскобленное пятно на полу и ни в чем не сознавался.
Вернувшись, медленно хлебал вечернюю шленку – жидкую кашу – и думал, думал.
Гадкие предчувствия томили его: не выйти ему из этих стен. Приговор по исключительной мере – и единственное «новоселье», самое страшное место в Бутырке, где обитатели почти не видят живого света: коридор № 6: четырнадцать камер, где содержат смертников и куда путь ведет через десяток стальных дверей… Там переодевают в «полосатку» – и оттуда уже не убежишь, разве что через трубу крематория…
Утром Жога проснулся и понял: что-то должно случиться. Он почти не тронул разваренный горох, хлебнул мутного чая. Наконец повели на долгожданную прогулку. Вертухай отсчитал шестерых, руки за спину, вперед – марш. Прогулка только называлась прогулкой: зэков запирали в квадратном боксе четыре на четыре метра…
Они прошли длинный коридор, на каждом повороте железные двери с грохотом отсекали от них пути побега.
После камеры в каменной квадратной клетке дышалось хорошо и привольно. Июньская погода в Москве переменчива, но сегодня ярко светило солнце, и сетка не мешала чувствовать пряный ветер цветущего лета.
– Эй ты, бивень! – Жога толкнул сидящего на корточках увальня лет двадцати. Тот вздрогнул, медленно выходя из прострации. – Встань, когда с тобой разговаривают!
Парень покосился на запястье Жогина: змейка, обвивающая кинжал, – поднялся.
– Встань здесь, – показал Жогин на угол. – Пальцы в замок, руки ковшиком, подсадишь меня.
Парень подчинился. А Жогин ступил на подставленные руки, перебрался на плечи, уперся руками в сетку, стал бить кулаком. Лишь бы вертухай не заглянул! Вот она, воля, три метра от пола шершавой цементной штукатурки, обнажившаяся кирпичная кладка сверху, только пронзить эту проклятую сетку…
– Все, не могу! – Парень присел, будто сломался. – Мне за тебя срок добавят!
Жога спустился на землю,
