она. – Редкое, как эхо заката.
– Эхо заката. Я впервые слышу такое странное словосочетание, – проговорил Рудин. – Как вам в голову такое пришло: эхо заката?
– Не мне, – сказала она. – Природе. А я однажды услышала и с тех пор… – она звонко рассмеялась, выкрикнула в пространство:
– С тех пор я слушаю его каждый ве-е-е-чер…
– Каждый, каждый, кажд-ы-ы-ы-й.
– Ве-е-е-е-чер, – послышалось в ответ.
А через минутную паузу, вздохом из небытия, из ночной тьмы:
– Вас встречаю я…
Рудин растерянно оглянулся. Набережная была пуста.
– Кто мог сказать эти слова? Неужели они долетели с другой стороны причала? – подумал он.
– Удивительное явление – эхо заката, не так ли? – спросила Маруся, повернув голову.
– Да, – ответил Рудин, сделав шаг в тень. Ему не хотелось, чтобы эта девочка разглядела его лицо. Его растерянное лицо. И он, Рудин, не станет ее разглядывать. Она – зритель, а он…
Он что-то ей тогда сказал и ушел торопливой походкой. Ушел, чтобы вновь вернуться на закате нового дня. Чтобы потом возвращаться сюда каждый вечер…
Рудин не заметил, как прошел месяц. Как простая прихоть, шалость, превратилась в жизненно важную потребность. Ему нужно было видеть темный силуэт девочки, сидящей на парапете. Нужно было слышать несколько ничего не значащих фраз. Нужно было проговорить театральные монологи, в которые он незаметно для себя стал вплетать свои слова, рассказывающие об истинных чувствах. О его чувствах и переживаниях. В напряженном молчании Руси он стал угадывать одобрение или упрек. Но ни разу он не уловил безразличия. Рудину стало казаться, что между ним и Русей возникла прочная связь, которую никто никогда разорвать не сможет.
Он несколько раз порывался приблизиться к Русе, но почему-то робел. В последний момент решимость покидала его. Он отступал в тень. Убегал, чтобы потом мучительно ждать новой встречи. Вот и сейчас он не решается спрыгнуть вниз, на песок, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Он возвышается над ней. Это помогает ему скрыть смятение. Ее вопрос: «Кто вы сегодня, господин Рудин?» висит между ними маятником, отмеряющим вечность.
Рудин не знает, что ответить. Во всем его облике читается растерянность. Чувствуя это, Руся молчит. Во всем ее облике читается снисхождение, сочувствие, сожаление…
– Закат был сегодня бледно-сиреневым, – говорит она нараспев. Говорит, чтобы разрушить стену неловкого молчания. Чтобы вернуть Рудина в привычное, выстроенное им самим русло их вечерних свиданий. Ей грустно от того, что он такой запрограммированный человек. Ей жаль, что он так мелок, так ничтожно мал в своем величии, в своем возвышении над ней, что нет сил смотреть на его лицо. Хорошо, что в темноте она видит только очертания. Ей этого довольно. Она поворачивается спиной к Рудину, идет к морю и, неожиданно для себя, выкрикивает:
– Прощайте, Ру-ди-н-н-н-н…
Его захлестывает волна ярости. Он перемахивает через парапет, оказывается
