поминальной службе по своей бывшей жене в первый день своего медового месяца?
– Да благословит Господь ее душу, – немного неловко лепечу я, зная, что Уильям доложит своему королю о каждом моем слове. – Забирайте жемчуга и сохраните их в целости. Я тоже помолюсь о ней.
Как и обещал король, вскоре по дворцу разносится весть о том, что королева любит нарядных птичек. Одну из моих личных комнат освобождают от мебели, и в ней появляются разнообразные насесты и клетки. Возле окон появляются небольшие вольеры для певчих птиц с Канарских островов. Когда сквозь толстое оконное стекло начинает литься свет, птицы чирикают, прихорашиваются и бьют маленькими крылышками. Я рассаживаю их в группы по цвету их оперения: золотистых и желтых вместе, зеленых – по соседству, а голубых и синих – наверху, чтобы их окрас совпадал с цветом неба, в надежде, что они передадут породу потомству. Каждое утро после службы я прихожу в свою комнату с птицами и кормлю их всех с руки, наслаждаясь щекочущим ощущением от их маленьких коготков, когда они садятся мне на руки и подбирают зерна.
Однажды, к моей немалой радости, в приемную пожаловал темнокожий матрос-индиец с серебряной серьгой в ухе и такими татуировками на лице, что больше походил на самого дьявола, чем на человека, и принес огромную, размером с грифа, и ярко-синюю птицу. Он затребовал за нее немыслимо высокую цену, на которую я согласилась – и стала счастливой обладательницей попугая с умными черными глазами. Я назвала его Дон Пепе, поскольку эта птица не пела, а говорила – только по-испански и только непотребности. Мне приходится накрывать его клетку, когда ко мне заходит с визитом испанский посол Эстас Шапюи. Правда, Нэн уверяет меня, что Эстаса сложно удивить: за годы пребывания при дворе он видел и слышал гораздо худшее.
Король дарит мне коня для верховой езды, роскошного гнедого жеребца, и чудесного щенка рыжего спаниеля. Я беру малыша с собой, куда бы ни пошла, и он сидит у моих ног даже во время утренних богослужений. У меня раньше никогда не было собаки, которая не была бы при хозяйстве, – только охотничьи псы, которые содержались при конюшне в замке Снейп, или пастушьи, при скоте.
– Какое же ты бесполезное существо, – говорю я ему. – Как ты миришься со своим положением игрушки и украшения?
– Да, он очень мил, – соглашается Нэн.
– Пуркой был просто очарователен, – замечает Екатерина Брэндон.
– Кто такой Пуркой? – Я не знаю этого имени.
– Собака Анны Болейн, – Нэн хмурится, глядя на Екатерину. – И ему не сравниться с нашим малышом Ригом.
– Здесь вообще что-нибудь происходит впервые? – спрашиваю я уже с раздражением. – Мне удастся когда-нибудь сделать то, чего они не делали до меня?
Екатерина выглядит пристыженной.
– Ты – первая королева, которая любит часы, – с еле заметной улыбкой отвечает Нэн. – И теперь все ювелиры и часовщики Лондона на седьмом небе от счастья по этому поводу.
Приходит время для летнего выезда двора, и я спохватываюсь,
