Особенного ничего не нашли, но и не сказали, что нормальный.
Полковник выматерился.
– Кто-нибудь умеет работать в этой стране?
– Ну, вы же знаете, психиатрия приблизительная наука.
– И что там с антиматерией его?
Майор тоже выматерился:
– Простите… Ну какая, товарищ полковник, антиматерия! Соседи его – суки, злые и завистливые! Не нравится им, что зверь русскую девчонку любит. А она – его!
– Мне тоже не нравится, – признался полковник. – Но за счет зверей Россия численностью пополняется! Государственный вопрос! Политика! – И протянул руку майору для прощания. – Да, кстати, за антиматерией ныряли в пруд?
– Товарищ полковник! – развел руками майор.
– Шучу-шучу! – отдал полковник на прощание майору честь. – Бывай, Белкин!
– А что с Ласкиным?
– Через пару дней выпускай!.. Ишь ты, антиматерия!
Иван вернулся домой под вечер. Еще фонари уличные не включали, а в окнах соседей уже готовились к ужину враги. Тянуло из форточек вареными сосисками и пережаренной картошкой. Некоторых соседей Иван заприметил прячущимися за оконными занавесками. Внимания на доброжелателей не обратил, плана мести не составлял, а скоро взбежал на третий этаж и позвонил в свою квартиру.
– Кто? – услышал он испуганный и настороженный голос.
– Я это, Настя. Иван…
– Ах! – отозвалось с той стороны. Дверь тотчас распахнулась, и на могучей шее Ивана елочной игрушечкой, праздничным ожерельем повисла нежнейшая Настенька, и столько поцелуев досталось небритым щекам Ивана, столь яростно и запойно впивались ее маленькие губки в его мясистый рот, что бывший сиделец чуть было не расплакался от чувств, но на сей раз сдержался, лишь втянул страдальчески носом глубоко.
За эти несколько дней его отсутствия она прибрала квартирку; что было испорчено навеки, снесла на помойку, что еще могло пригодиться, как-то зафиксировала для жизни. Купила в хозяйственном несколько новых тарелок взамен битых.
И опять заскворчало мясо на сковороде, опять запахло жареным луком и помидоры вспыхнули багровым рассветом в эмалированной миске. Густо текла в ванну горячая вода, и Иван с удовольствием погрузился в нее с головой. Он был рад, что его освободили из странного места, в котором не было ни мяса, ни Настеньки. Сейчас он дома, и все наладится, хоть и будет мучительно больно это возвращение к прежней жизни. Если оно вообще состоится…
Она кормила его привычно задорно. Подбрасывала кусочки мяса, а он их ловил, ловко, ртом, как жонглер, и улыбался. Но в его радости не чувствовалось той былой наполненности, той непосредственной искренности. Как будто эмоции мужчины слегка приболели и приобрели печальный оттенок. И она, лежащая на его груди, трогательная, как девочка, полюбившая взрослого мужчину, уже научившаяся не стесняться своей юной наготы, – и она чувствовала невозвратные перемены, наступающие в их жизни. Она понимала, что Иван опять страдает, мучается неизвестной ему самому тяготой.
– Сегодня? – спросила она.
Он кивнул.
Она
