Выбор пал на Петра Андреевича Толстого, человека столь же одаренного, как и пронырливого. «Эх, голова, голова, не быть бы тебе на плечах, если бы не была так умна», – сказал как-то в минуту откровенности царь Толстому, намекая на его причастность к заговору Милославских и Софьи еще в 1682 году. Старые грехи Толстой замаливал усердно. Чтобы угодить царю, он, будучи взрослым, лет 40, имея жену и детей, добровольно отправляется вместе с волонтерами в Венецию обучаться военно-морскому делу. Теперь, в 1702 году, «умной голове» надлежало отбыть в Турцию и выполнять инструкцию, составленную самим царем. Петр хотел знать состояние турецкой армии и флота; обучают ли конницу и пехоту по старинному своему обыкновению или пользуются услугами европейских офицеров, а также не собираются ли турки засыпать Керченский пролив, чтобы навсегда отрезать русским выход к Черному морю.
Толстого встретили в Адрианополе более чем прохладно. Рассуждали: «Никогда от веку не бывало, чтоб московскому послу у Порты жить». Не для того ли он пожаловал, чтобы сеять смуту среди подвластных султану христиан?
Несладко жилось Петру Андреевичу в Турции, но царь был доволен его службой. Когда Толстому султанский двор, то предупредительно-ласковый, то надменно-грубый, стал в тягость настолько, что он запросил перемены, царь ответил: его желание будет исполнено, но не сейчас – «не поскучь еще некоторое время быть; большая нужда там вам побыть».
«Нужда» в услугах Толстого была действительно «большой», ибо приливы миролюбия Порты перемежались с такими же приливами воинственности. Это и вынуждало Петра попечение о Воронежской верфи относить к числу важнейших своих забот. Заглядывал он туда на несколько недель либо в одиночестве, либо в сопровождении своей компании. Закладка кораблей и их спуск сопровождались веселым застольем.
В Москве, точнее в Преображенском, царь проводил зимние месяцы, то есть то время года, когда на театре войны, как правило, наступало некоторое затишье: неприятельские армии располагались в обжитых местах и устраивали своего рода передышку, с тем чтобы возобновить военные действия после весеннего половодья.
Три заботы одолевали Петра: где добыть деньги, где достать людей и, наконец, вооружение, чтобы восполнить потери под Нарвой.
Андрей Нартов записал рассказ о том, как были добыты деньги. Царь размышлял об этом в одиночестве целые сутки. Вошедшему «князю-кесарю» Ромодановскому он говорит: в казне нет денег, войско ничем не снабжено, и артиллерии нет, а сие потребно скоро. Выход один: «убавить в монастырях сокровища в золоте и серебре и натиснуть из него деньги». «Сие дело щекотно, должно придумать иное», – возразил Ромодановский и отвел царя в Кремль, где находилась тайная кладовая. Когда вошли в камору, то «к несказанному удивлению увидел его царское величество груды серебряной и позолоченной посуды и збруи, мелких серебряных денег и голландских ефимков». Ромодановский поведал Петру тайну сокровищ: «когда родитель твой, царь
