преступным. Даже Европейский Суд по правам человека иногда «считает, что правонарушение следует квалифицировать в данном случае как уголовное в свете суровости санкции и ее исключительно карательной цели»127.
Злого намерения или небрежности все еще мало, чтобы вменять и карать преступление – его по-прежнему создают, в первую очередь, деяние и предваряющий уголовный закон, без которого нет ни преступления, ни наказания: nullum crimen, nulla poena sine praevia lege poenali.
Пороки воли и душевного склада, однако, пусть и недостаточны, но совершенно необходимы теперь, чтобы вменить преступление. В его составе непременно должны участвовать и быть установлены, хотя бы условно, умысел с целями и мотивами или преступная неосторожность. Их, может быть, доподлинно не узнают и не разведают в следствии, когда не смогут добраться в уголовном деле до абсолютной истины в ее всесторонней полноте, но если преступление так внушительно, что не позволяет себя не вменить, и если есть на то подходящий виновный, то психическую вину додумают за него по объективным, впрочем, обстоятельствам, по установленным актам виновного поведения, добавляя, возможно, к этому что-нибудь субъективное по части психиатрии и психологии, пусть и без верных на то доказательств, без признания и раскаяния.
Как понимать, между прочим, признание подсудимого, например, в упрощенном уголовном судопроизводстве – это поражение его в судебном поединке, где обвинению по закону достался приз, или же верное доказательство вины в ее психологической полноте? Стало быть, и в судопроизводстве смешались ориентиры этики закона с духовностью. Состязательный поединок здесь еще не отменен, но судья уже не только следит за схваткой, чтобы все прошло по правилам со справедливыми победами и поражениями, но и в какой-то мере участвует в разыскании истины, едва ли не с видами на истину абсолютную в ее всесторонней полноте. Стороны же теперь не только соперники в честном состязании, где, конечно, они по-прежнему ищут способов превзойти друг друга, доказать свое право и чужую неправоту – теперь они еще и носители сведений, чтобы с ними суд мог дознаться до истины128.
Именно в духовной этике и близком ей инквизиционном – разыскном процессе полагаются на волю к справедливости и веруют, что разум овладеет для этого истиной, что в суде именно она все решит, а сторонам нужно участвовать, в первую очередь, именно ради исследования. Но постольку, поскольку всесторонней истины не достичь, то можно обойтись и непредвзятой честностью суда, который поведет себя беспристрастно, никому не подыграет и в объективной этой справедливости объявит победителя процессуального соревнования.
Истиной готовы жертвовать, в частности, ради презумпции невиновности, которая, кроме гуманных предположений с верой в добрую человечность, обусловлена тем, что человеческие способности к исследованию и добытые в следствии знания непременно ограниченны, а способность злоупотреблять
