за спутанные волосы.
– Осторожней, мне же больно, – возмутился профессор.
– Что такое больно? – с энтузиазмом спросил робот.
– Я разберу тебя на маленькие винтики, и буду бить по ним молотком, – мечтательно сказал профессор.
– Я испорчусь и не буду, пригоден к эксплуатации. Это и есть больно?
– Да, только тебя можно восстановить, а меня не всегда, – сварливо ответил профессор.
– Когда на расческе остаются волосы, это восполняется? Система жизнедеятельности при этом нарушена? – опять спросил Аринушка.
– Не всегда, – ответил профессор на первый вопрос, – Жизни это не угрожает. И не вздумай говорить, что я лысею. Это не так.
– Я запомню, что выдергивание волос не делает человека непригодным к эксплуатации, но при этом есть боль.
– Вот так и запомни.
– А ещё нужно принять душ и сменить рубашку.
– Хорошо, мамочка, – послушно ответил профессор.
Бросив работу, робот начал крутиться, оглядываясь вокруг.
– В чем дело? – удивился профессор.
– У вас неверная информация. Нас только двое, мамочки здесь нет.
– Я все время забываю, что ты не человек, – вздохнул профессор.
Он и, правда считал Аринушку членом семьи, а не бездушным роботом, каким он и был, запрограммированным на заботу о нем.
Когда-то давно, когда жена профессора умерла от неизлечимой болезни, Иннокентий Михайлович просто перестал: есть, пить, работать. Ему хотелось только сидеть и вспоминать все лучшие дни проведенные вместе. Его сын Андрей, чтобы поддержать отца и вывести его из ступора привез ему Аринушку, запрограммировав его таким образом, что он как наседка двигался на своих шарнирах, ища профессора и повторял, что пора есть или спать, пока не видел своими фотоэлементами, заменяющими ему глаза, что поручение выполнено. Перепрограммировать профессор его не стал. Со временем тоска отпустила, но увлеченный своими делами он нередко забывал обо всем и тогда Аринушка колесил к лаборатории, чтобы выполнять свои обязанности.
Глаза мальчика горели нетерпеливым огнем ожидания и надеждой на какое-то чудо. Он переоделся, заменив свои джинсы и кроссовки на костюм тройку и новые ботинки. Алёша хотел выглядеть красивым. Соня тоже принарядилась. Она одела, строгое зеленое платье, которое ей очень шло, и собрала волосы в пучок. Волосы у Сони были шикарные. Длинные и кудрявые от природы они спадали черным каскадом по плечам.
«Как хорошо, – думала Соня, – что мальчик ещё не отчаялся». Кому как не ей знать о том, что каждый приютовский ребенок искренне верит в то, что его потеряли и скоро обязательно найдут. А потом перелом, несбывшаяся надежда отравляет жизнь. Ударившись в воспоминания о том, что она хотела сделать своим родителям, если они объявятся, как она им отомстит за каждый день безнадежного ожидания и как, повзрослев, она, даже не зная их, простила,
