вы? – спросила я заплетающимся языком.
– Я здешняя медсестра.
– Что со мной?
– Отравилась, – коротко ответила она. – Вы все отравились. Никогда такого не видела. Там тошнит, тут тошнит, чего это вы, девушки, в себя напихали?
– И все остальные тоже заболели? – с какой-то надеждой спросила я.
– Все до единой, – довольным голосом подтвердила она. – Раскисли, как щенки, и маму зовете.
Комната парила надо мной с необычайной легкостью, словно стулья, столы и стены перестали на меня давить из сострадания перед моей внезапной беззащитностью.
– Доктор сделал тебе укол, – сказала медсестра уже на пороге. – Сейчас ты поспишь.
Ее фигура, словно листом белой бумаги, сменилась дверью, а потом сама дверь сменилась еще бо́льшим листом бумаги, я медленно поплыла к нему и заснула с улыбкой на губах.
У моей подушки кто-то стоял, держа в руке белую чашку.
– Выпей-ка, – услышала я.
Я покачала головой. Подушка затрещала, словно набитая соломой.
– Выпей, и тебе полегчает.
Белая фарфоровая чашка с толстыми стенками опустилась к моему носу. В тусклом свете то ли заката, то ли рассвета я рассмотрела прозрачную жидкость янтарного цвета. Сверху плавали капельки жира, и мои ноздри уловили слабый запах вареной курятины.
Я осторожно перевела взгляд на видневшуюся за чашкой юбку.
– Бетси, – выдавила я из себя.
– Какая там Бетси, это я.
Я подняла взгляд и увидела голову Дорин, смутно видневшуюся на фоне белесого окна. По краям ее белокурые волосы светились, словно золотой нимб. Лицо ее скрывала тень, так что я не смогла разглядеть его выражения, однако чувствовала, что кончики ее пальцев буквально лучились нежностью. Она могла быть Бетси, моей мамой или пахнущей папоротником медсестрой.
Я наклонила голову и отхлебнула глоток бульона. Мне показалось, что рот у меня забит сухим песком. Я сделала еще глоток, потом еще и еще, пока чашка не опустела.
Я почувствовала себя очищенной, обновленной и готовой к новой жизни.
Дорин поставила чашку на подоконник и села в кресло. Я заметила, что она не потянулась за сигаретами, и удивилась этому, поскольку она смолила одну за другой.
– Ну что, ты чуть не умерла, – наконец произнесла она.
– По-моему, это икра виновата.
– Какая там икра! Это все из-за крабов. Они взяли пробы на анализ, а те просто кишели птомаином.
Я представила себе уходящие за горизонт ряды хирургически белых кухонь в «Дамском дне». Я видела полчища авокадо, фаршируемые крабовым мясом под майонезом и фотографируемые под яркими лампами. Я видела нежное, с розовыми прожилками мясо, соблазнительно просвечивающее сквозь слой майонеза и бледно-желтую половинку авокадо с ободком цвета кожи крокодила, куда помещалась вся смесь.
Отрава.
