Виолетты, – первую, сложнейшую, написанную для хрустального колоратурного сопрано, – ее сразу же взяли во второй состав и назначили жалованье.
Дни шли за днями – одинаковые, ровные, уже бесслезные, но и безрадостные. Софья ходила на репетиции, принимала участие в спектаклях, пела вторые роли, ничуть не грустила из-за того, что больших партий ей не дают, бывала в театрах и в гостях. Если Мартемьянов оказывался в Москве, выезжала с ним в рестораны или кафешантаны. Так прошло три года.
Иногда Софья виделась с Черменским на вечерах у сестры. Они встречались как чужие, едва знакомые люди, да, в сущности, так оно и было. Анна не теряла надежды на то, что сестра и Владимир сумеют все же объясниться, но ни Софья, ни Черменский, казалось, не стремились к этому. Часто Софья видела его в театре во время спектаклей, но он ни разу не пришел к ней за кулисы, ни разу не прислал цветов. Все, казалось, минуло, как случайный весенний сон, как несбыточная фантазия, и Софья не понимала, почему она до сих пор плачет каждый раз после этих редких встреч. Она не кривила душой, говоря Анне о том, что лучше бы ей никогда больше не видеть Владимира Черменского. Не его вина в том, что так сложилась жизнь. Только она, Софья Грешнева, виновата в собственной глупости. Она сама – и, наверное, матушкина бешеная черкесская кровь. И поделать тут уже ничего нельзя. Остается только забыть.
Софья легла в постель, натянула на плечи одеяло. Еще раз взглянула уже слипающимися глазами на снег, по-прежнему валившийся как пух из распоротой перины, вспомнила, что Анна так и не вернулась, – и провалилась в сон.
Анна Грешнева, покинув сестру, отправилась в свою пустую гостиную. Впрочем, когда хозяйка дома вошла туда, комната пустой уже не была. За круглым полированным столом расположился тайный советник Анциферов. Напротив, на краешке кресла, неестественно прямо, со сложенными на коленях руками сидела Манон – одна из «кузин графини Грешневой», худенькая большеротая девушка лет двадцати. По ее несколько растрепанному виду, красным пятнам, горящим на щеках, и выбившимся из прически светлым пушистым прядям волос было видно, что она совсем недавно прибежала откуда-то сломя голову.
– Просто шармант, Аннет, – с улыбкой повернулся к вошедшей Анне Максим Модестович, но глаза его под полуприкрытыми тяжелыми веками не смеялись. – Верите ли, эта прелестная особа примчалась пять минут назад – и ровно столько же я пытаюсь добиться от нее, в чем, собственно, дело. Она геройски отвечает, что у нее, вообразите, инструкция!.. – и что все вопросы может задавать только мадам!
– И она совершенно права, – спокойно подтвердила Анна. – Благодарю вас, Манон, вы все сделали верно. Итак?.. Можете говорить свободно при этом господине.
Блондинка Манон все же недоверчиво посмотрела на Анциферова, затем победоносно улыбнулась Анне и извлекла из-за корсажа измятую связку бумаг.
– Неразумно, дитя мое, – строго заметила ей графиня. – Теперь будет сложно придать им первоначальный вид.
