кажется, что я могу позволить себе порассуждать на эту тему, потому что сама всегда счастлива. Может, характер такой или опыт двадцати лет каждодневных разборов семейных полетов помогает, но лично меня никто не переубедит, что найти способ пережить трудности в семейной жизни люди могут быстрее во время других душевных переживаний. Может быть, выражусь кощунственно, но многому меня научила смерть отца.
Большего горя у меня, наверное, не бывало. Помню, все происходило вокруг, словно я смотрела на это по телевизору. Откуда-то из глубины, из солнечного сплетения, всплывали сиюминутные автоматические действия, а все, что еще вчера казалось важным и срочным, перед лицом смерти было просто суетой.
Папа проработал тридцать лет в земской больнице хирургом, ни разу не менял места работы, поэтому все люди поселка знали, любили и сердечно благодарили его при любом удобном случае. Чтобы все могли попрощаться, гроб с его телом поставили в местном клубе, и все – от мала до велика – шли и целовали ему руки. Я не помню звуков и слов, лиц, не помню следующие полгода… Запомнилась только гордость за отца, уверенность в том, что он прямо к Боженьке отправился – ведь ушел он на небо за десять дней до Рождества. После похорон я еще неделю сидела на полу и слушала музыку, а внутри – только пустота. Спустя полгода я волею судьбы попала в Троице-Сергиеву лавру. Отстояла службу и меня прорвало слезными реками, потоками, словно горные сели, заплакала я. Сердцем рыдала. Вся. Никто меня не окликал и из храма не выводил, но как только слезы высохли, подошел ко мне святой отец с глазами голубыми, как небо, – и говорит: «Господь ему жизнь дал, Он ее и забрал. А тебе нужно быть такой, чтобы он был за тебя спокоен, гордился и улыбался, наблюдая, как ты идешь по своей жизни».
Папа умер, когда я заканчивала ординатуру. Я успела привезти ему фотографии из операционной, рассказать, что у моих пациентов не бывает осложнений и шов у меня самый ровный из всех ординаторов. Рассказала, что, когда мне выпадает ночное дежурство в клинике, я использую его студенческий прием (хлеба не куплю, но самые тоненькие иголки возьму с собой, и после моих инъекций нет синяков, и ходят легенды о моей легкой руке). Он знал об этом, а теперь, когда я осталась без его поддержки, наступило время показать, зачем они с мамой ждали, пока я отучусь десять лет в мединституте. И я стала думать, как мне поступать, чтобы все, что происходит в жизни, зависело бы от меня самой. Не от действий других людей и их денег, не от производимого мною на них впечатления или желания что-то делать для меня. Так за несколько дней я стала взрослой.
Слава Богу, моя мама жива, и я до сих пор посвящаю ей каждую – даже маленькую – свою победу. Она и дочка – вот основная, моя «кровная» группа поддержки, мои болельщики. Мама, оставшись после войны круглой сиротой в 17 лет, поступив в медицинский институт, первым делом отказалась от стипендии дочери Героя Советского Союза, чтобы своим трудом заслужить именную Сталинскую стипендию, пусть меньшую, но за собственную учебу. Каждый день она и сейчас учит меня любить людей и понимать их боль, сострадать и делать все, что в моих силах, для облегчения их
