взмыленном коне ворвался Троекуров, а за ним с гиканьем летели на вороных конях стрельцы, числом не менее двух десятков.
В селе сразу сделалось шумно. Троекуров взялся людей на постой определять, а стрелецкий старшина к Федору направился. Тот, заслышав шум, сам вышел на крыльцо.
Стрелецкий старшина поклонился в пояс.
– Привет тебе государь передает и здоровья желает. Надеется вскорости тебя в покоях своих увидеть. Мы посланы для охраны, повозка отстала изрядно, но дня через два-три будет.
– Хорошо! – Федор огладил бороду. – Значит, в ближние дни и домой поедем.
Повозка и в самом деле притащилась через три дня.
Мы простились с Троекуровым, о радении которого Кучецкой обещал государю слово замолвить. Боярин поместный при этих словах Федора стрельнул в меня глазами, но я сделал вид, что меня происходящее не касается. Расставаясь, Федор протянул ему снятый с пальца перстень. Троекуров воспрял духом и оглядел своих дружинников – все ли видели, как сам государев стряпчий со своего пальца снял и подарил ему перстень?
Стряпчий уселся в повозку, я уложил в ногах драгоценный мешок с документами. Сам сел верхом, и мы тронулись в Москву.
Впереди и сзади ехали стрельцы с бердышами на изготовку, грозно поглядывая по сторонам. Кавалькада потянулась из села.
Антон с женою, стоя на околице, еще долго махали на прощание руками – Федор в награду щедро сыпанул им серебра.
Мы ехали по грунтовой дороге в Москву. Повозку с Федором трясло на ухабах, и я беспокоился – как он перенесет дорогу. Вообще Федор оказался мужиком стойким – при ранении пулей в кость и огнестрельном переломе с кровопотерей обычно бывает шок, и при этом люди почти сразу теряют сознание от нестерпимой боли. Он же еще некоторое время после ранения держался в седле. Одним словом, крепок здоровьем и мужественен оказался московский боярин! А еще, наверное, сильное чувство долга и ответственности за мешок с добытыми такой ценой документами. Ведь только когда ему стало совсем уже плохо, он попросил меня о помощи. Я же в запарке ночного бегства от ляхов и внимания-то сразу на состояние стряпчего не обратил. Ну, скачет Федор, значит, все в порядке.
Ехали долго, до вечера. Я уже беспокоиться за Федора начал – как бы хуже не стало.
Мы остановились на постоялом дворе, заполнив его целиком. Я осмотрел руку Федора и остался доволен его состоянием.
А на следующее утро – снова в путь. И так – десять дней.
Конечно, верхами добираться было бы значительно быстрее. Но этого не позволяло ранение Федора.
И вот настал день, когда мы добрались до предместий первопрестольной.
Въехав в город, наш небольшой отряд сразу направился к Посольскому приказу, что располагался тогда на Неглинной. Федор сам сошел с повозки, я подхватил мешок, и мы вошли в здание приказа. А навстречу уже спешил дьяк – поклон отвесил Федору, поздоровался. Федор поприветствовал дьяка, махнул мне правой – здоровой – рукой.
Я передал дьяку мешок, добытый нами с таким трудом.
– Сам
