и духовная мощь могла родиться несколько тысяч лет назад в каких-то затерянных складках мира.
Отсюда и беспрерывные попытки низвержения, накапливающиеся до очередного электрического разряда, каким была находка в 1948 году свитков, датируемых 1-м веком до новой эры и 1-м веком новой, в пещерах русла ручья Кумран, впадающего в Мертвое море, отвергнувших все прежние спекулятивные научные концепции в отношении Священного Писания.
Иск Истории должен быть предъявлен и в том, что она слишком легко поддается искушению заняться манипуляцией, чересчур категорична по отношению к времени, чересчур бесцеремонно смещает его пласты. На этом смещении она строит целые «великие концепции», которые реальность внезапно опрокидывает до полного их исчезновения.
Стойкость этого духовного ядра, кроме всего прочего, хранит в себе надежду, что иск, предъявляемый Истории, не останется без ответа.
Феномен ли это – гетто?
Джетто нуово. Темпло исраэлико: синагога. О них не упоминают в путеводителях по Венеции.
Гетто: сочетание скученности жилья и пустых улиц, дворов, прочности дряхлых стен и эфемерности, словно бы принесенной или, точнее, нанесенной легким бризом от подножий Синая, такой затейливой и хрупкой, как венецианское стекло. Евреев эта эфемерность влекла столетиями.
Разве не на эфемерном, казалось бы, исчезающем на ветру человеке построено всё грандиозное здание еврейского Бытия, Исхода, жизни в тысячелетиях?
Эфемерность эта трагична, если ты внутри нее.
Смотришь на картину Брюллова «Последний день Помпеи» и ощущаешь себя в эпицентре трагедии. Полотно это входит в сознание картиной конца мира. А между тем, плывя на корабле, видишь извержение Везувия, как весьма локальное явление. За несколько километров и вовсе спокойно и безопасно. Вся трагедия воспринимается, как дымные клубы над горой да отдаленный грохот, подобный раскатам грома.
Так соседние народы наблюдали за борьбой Масады с Римом.
Так Европа с равнодушным любопытством следила за уничтожением шести миллионов евреев, а ныне следит за борьбой Израиля.
Так в космосе кто-то увидит гибель нашей цивилизации, как вспышку в пространстве.
Строки Марины Цветаевой из «Поэмы Конца» были растворены вечным присутствием в тесном воздухе пространства заключения и злоключения, первой черте оседлости, растекаясь вдаль – над переулками этого дьявольски обольстительного и, несомненно, мстительного города.
За городом! Понимаешь? За!
Вне! Перешед вал!
Жизнь это место, где жить нельзя:
Ев-рейский квартал…
Так недостойнее ль во сто крат
Стать Вечным Жидом?
Ибо для каждого, кто не гад,
Ев-рейский погром —
По каналу Гранде скользила одинокая гондола.
Еще и еще раз поражала эта узкая, хищно длинная, дьявольски женственная, сладостно убаюкивающая
