думаю, случилось? А?
Нет, пока он писал, всё было ничего. У Петрова вообще-то аккуратный почерк. Вот он им не спеша и вывел:
«У тибя – никого, у миня – никого, будим жить вместе!»
Я только было собрался перекатать это к себе в тетрадку, но тут по привычке глянул к Машке и обалдел. У неё это предложение совсем не так написано, хотя тоже красивым почерком. Что тут делать? Друг всё-таки… А как ему сигнал подать, когда он к тебе спиной стоит и восклицательный знак выводит? Я его тихонечко и стал звать. Петров наконец услышал и оглянулся, но толку от этого никакого. Я ему уже по-всякому подмигиваю и пальцем показываю, а он, как стоял, так и стоит столбом, только глазами хлопает.
Ну, тут Алла Иванна Машку к доске вызвала: мол, пойди, Старцева, исправь. А та рада стараться, так и полетела к доске, прямо как Плисецкая в «Анне Карениной», что на днях по телику показывали. Подлетела она, значит, к доске, на Петрова вообще не смотрит, а сразу ошибки исправлять. Одно слово, отличница! А Петров – да чего тут говорить! – Петров уставился на неё, будто в музее… Эх, глаза бы мои не видели!
Исправила я «миня», «тибя» и «будим», Алла Иванна меня похвалила: молодец, говорит, Маша, садись. Села я на место, а сама думаю, где-то я уже эти ошибки видела… Разворачиваю записку, так и есть – и ошибки те же, и почерк. Ага, думаю, попался! Ну, Петров, держись!
В общем, пишу я дальше диктант, а сама всё думаю, что бы такое Петрову ответить… Чтобы не приставал! Думала, думала и придумала. Вырвала листок из тетрадки и написала:
«Ты, ПИтров, сначала писать научись правильно!»
Потом сложила листок вчетверо и сверху под писала:
«ПИтрову»…
Мне эту записку Люда Яблочкина отдала. Я прочёл. Ладно, ладно, думаю. Не очень-то и хотелось… Прекрасно проживу без неё и без дружбы её телячьей. У меня, между прочим, Васечкин – друг! Я бы с ним всюду пошёл: и на каток, и в разведку… И вообще, с ним всегда интересно. Он такое придумает… Так что обойдусь как-нибудь. Плакать не буду. Не такой у меня характер…
Стою я на перемене возле окна и провожу опыт. Сквозь лупу на лист герани солнце концентрирую. Интересно, будет он завтра больше других листиков или нет?
Короче, опыт провожу, а тут, значит, ко мне Петров подходит, и лица на нём нет. Вот-вот заплачет. И записку протягивает. Прочитал я записку раз, ничего не понял, хотел ещё раз прочитать, но вдруг вижу – Петров куда-то уставился, глаз отвести не может. Смотрю, в конце коридора Машка Старцева чего-то Люде Яблочкиной на ухо шепчет, а сама в нашу сторону смотрит и хихикает. Тут я сразу всё и понял. «Она?» – спрашиваю. И по Петрову вижу, что она. Такое меня зло взяло. Брось ты её, говорю, Петров, она же отличница. Но, вижу, не доходят до него мои слова. Стоит себе и глазами хлопает. Но я не сдаюсь. Пошли, говорю, в живой уголок, кроликов выпустим. Интересно, упрыгают они или нет? Ноль внимания. Нет, говорит, что-то не хочется. А я не отстаю. Друг всё-таки. Тогда давай, говорю, пищалку в
