так, будто нет ничего приятнее, – как бы ни клокотало в груди. Вот только Марина уже не та, что раньше. Чужое внимание невыносимо, потому что жизнь превратилась в сплошное несчастье, и винить в этом некого, кроме себя. Марина предала семью, сбежала от них, а теперь отчаянно хочет вернуться.
«Берегись своих желаний».
Это один из мудрых и вдохновляющих принципов, которые она собирает с недавних пор; их уже сорок три – шесть на латыни, – но пользы от них никакой. Они не спасли от худшего в ее жизни выбора: Кум-Эбби, школы-пансиона. Марина захотела стать другим человеком, сбежать всего на два года, а теперь пожинает то, что посеяла.
Осталось пять триместров.
Марина сидит на краю широкой кровати Жужи, младшей из двоюродных бабушек и самой красивой – она спит на шелковых подушках, чтобы не было морщин. «Жужи скривилась бы, если б меня увидела», – думает Марина, вытирая нос и избегая смотреть на свое отражение в зеркале над туалетным столиком. Слезы уродуют, и, чтобы остановиться, она кусает пупырышки на внутренней стороне губы, чувствуя вкус отваги: кровь и железо. Пусть у нее нескладное тело и вездесущие веснушки, нужно быть смелой, несмотря ни на какие изъяны. В их семье женщины всегда были смелыми.
В гостиной (и столовой по совместительству) вечеринка в самом разгаре. Чего тут только нет: холодный суп из кислой вишни, куриный паприкаш, лапша в масле, голубцы, краснокочанная капуста, кисло-сладкий огуречный салат, холодный крумплишалата с корнишонами, шнитт-луком и горячим паприкаш крумпли с сосисками. Кто-то поймал последнего в Лондоне карпа (или окуня? или леща?), сделал из него (кажется, все-таки из «него») заливное с морковью, и надо же, несмотря на сомнительное происхождение – не озеро Балатон, а какой-то пруд неподалеку от Вейбриджа, – угощение, по общему мнению, вышло на славу. Розины сестры – непорочная Ильди и красавица Жужи – сияют, как ангелы сквозь туман. Тут и шницель, и паштет из гусиной печенки, и польская салями, и любимые Ильдины полочинта с начинками на любой вкус: грецкие орехи и ром, творожный сыр, изюм и лимон, и даже (если среди гостей вдруг найдется вегетарианец) шпинат с едва различимой ноткой бекона. Кто-то принес огромный, кольцом закрученный бычий язык, на вид ровно такой, как вы и боялись. А в темной кухне, в дымке розовато-желтого света из окна на общую лестницу, один-одинешенек на блюде чешского хрусталя ждет своего часа гвоздь вечера, кулинарный шедевр – «птичье молоко», iles flottantes[2] или мадартей – пышногрудый остров из сваренных в сахаре яичных белков, наполовину утопленный в море ванильного крема.
– Прекрасно! – восклицают гости: одно из редких понятных слов в непроницаемой стене разговора. Им приятно, что Ильди в свои восемьдесят два года готовит еду, которую они помнят: пропускает нокедли через машинку, рубит оленьи кости, растапливает масло. Ну не дивная ли семейка! Конечно, уже не те, что раньше, но, дорогуша, кто из нас тот? Марина, что ни говори, ужасно хорошо воспитана: такая уважительная, такая вежливая; недавно поступила в школу для
Плавучие острова (
