перевезти ее в академию. Она здесь, в одной из дальних келий у лазарета, от греха подальше, вот уж третий день.
– И ты ничего не сумел от нее добиться?
– Я не слишком и стремился; ты вскоре должен был вернуться, посему я предпочел не давить на девчонку, разумно рассудив, что вскоре она все равно расскажет о своем деле тебе, а ты – мне. К слову, должен отметить, что вкус у тебя есть: ведьмочек ты находишь себе далеко не самых безобразных… Идем, провожу; не знаю, как ты, а я и впрямь извелся за эти дни, гадая, что стряслось.
– Я их не нахожу, – буркнул Курт, вставая, – это они ко мне липнут… Так стало быть, все-таки что-то стряслось?
– Я так подумал, – кивнул Бруно, тяжело поднимаясь из-за стола. – Я старался не донимать ее лишними разговорами; она натуральная дикарка и от людей шарахается, особенно священников…
– … особенно инквизиторских.
– Не без того, – согласился духовник, первым выйдя из трапезной и зашагав по коридору. – Но за несколько бесед с нею у меня сложилось впечатление, что она направилась искать тебя через половину Германии не для того, чтобы пожелать доброго утра. Да и, в конце концов, что еще могло ее заставить выбраться из уютной лесной сторожки в большой мир, от которого она столько лет упорно пряталась? Только несчастье, в котором ей нужна твоя помощь. А ты, уверен, в своем обыкновенном духе именно помощь, случись что, и пообещал в качестве платы за свое излечение. Я прав, Курт?
– Она мне жизнь спасла, – заметил он серьезно, и Бруно так же серьезно кивнул:
– Я это помню. И именно потому старался ненароком ничего не испортить, а с нею обращался, как с дорогим гостем.
– И именно поэтому ничего не сказал мне вчера, – уверенно договорил Курт. – Ведь так? Ты предположил, что она попросит о помощи и я не смогу ей отказать: слишком многим обязан. Но на мне повисло бамбергское расследование, и мне нельзя разрываться между двумя делами. И чтобы я свыкся с мыслью о важности порученной мне службы, чтобы уже не мыслил о проволочках или возможности отказаться (а я мог бы) – ты выждал ночь и лишь теперь все рассказал. Теперь я не поставлю нужды Нессель выше службы, что бы с ней ни случилось… Умно. Становишься циничным сукиным сыном; начинаю тобой гордиться.
– С твоего позволения, – недовольно отозвался Бруно, – я пропущу сию сомнительную похвалу мимо ушей. Признаю, что ты прав. Да, я знаю, что личное выше служебного ты не ставил никогда, но – сам пойми…
Курт лишь усмехнулся, удовлетворенно кивнув, и до самой двери дальней кельи шел молча. Духовник шагал чуть впереди, глядя исключительно под ноги, на истертый подошвами пол, и свое смущение скрывал не слишком удачно. Все-таки порой Курт задумывался над тем, не совершил ли отец Бенедикт ошибку, определив Бруно своим преемником; для должности ректора, требующей принятия порой тяжелейших решений, он был слишком мягок и потому уязвим. Решения, как ни крути, он принимал всегда верные, но это подчас стоило ему немалых душевных мук, и Курт всерьез опасался, что его бывший напарник
