показала себя полной дурой. Наверное, ему было неприятно. Кому понравится, когда по твоему лицу возят грязными ладонями?
– Давай спать, Малая.
Спать так спать.
I-45 улеглась на траву, лицом к костру, и закрыла глаза. Холодные порывы ветра тут же забрались под одежду. Она сжалась, чтобы не стучать зубами, но те продолжали предательски клацать. Сейчас бы пригодилось родное, пропахшее тиной одеяло, которое осталось под мостом. Должно быть, теперь грело какого-нибудь другого номера. Или покоилось под обломками, если дом успели снести.
По траве прошелестели шаги, и I-45 насторожилась.
Энцо.
Он опустился на землю рядом. Его рука легла на ее бок, к лопаткам прижалась теплая широкая грудь. Чужое дыхание пошевелило пряди на макушке.
I-45 сжалась, готовая вскочить, но больше он ничего не делал. Похоже, уснул – дыхание стало размеренным и глубоким.
Это было странно. Не то чтобы ей не нравилось греться в обнимку – ночами в степи было адски холодно. Но…
К горлу отчего-то подкатил комок.
Она хотела отодвинуться, вывернуться из-под тяжелой руки. Но впереди горел костер – откатиться к нему ближе значило опалить лицо. А шевелиться было уже лень. Перед глазами замелькали странные образы первых снов, и она уснула. Лишь в последний момент вздрогнула и ухватила Энцо за длинные пальцы.
Ей вновь почудилась пахнущая лавандой машина.
7—4
Энцо родился в грозу.
Почуяв схватки, мать выбралась из канализации на поверхность – с чего-то ей захотелось под алый закат – и легла за коробками на углу десятой и одиннадцатой магистралей. Небо жмурилось тучами, рассказывала она потом. Дрожал прозрачный пластик витрин, и коробки улетели прочь, подгоняемые порывами шквального ветра. Обычная весенняя погодка Пятой курии. Грохотало так, что уши закладывало, и никакие искусственные купола не помогали.
Было ли это правдой, Энцо не знал. Мать любила приврать. Но говорили, что те, кто явился на свет под тугие струи ливней, притягивали к себе неприятности. А в этом Энцо был мастером.
«Ваш баланс – тысяча денариев», – сообщил женский голос из автомата. Аналогичная надпись высветилась на весело-зеленом фоне экрана. Ниже выпал перечень доступных операций.
Энцо вынул руку из углубления и потер запястье с вшитым в него чипом. Работодатель не пошутил, когда сказал, что переведет ровно ту сумму, о которой договаривались. Тысяча денариев. Достаточно, чтобы купить один билет на Трансзональный экспресс и поужинать в его вагоне-ресторане.
Вот только ехал Энцо не один.
Он с шумом выдохнул и взъерошил волосы. Сам обещал Малой довезти до Четвертой курии, никто за язык не тянул. А теперь что? Попрощаться? Или вовсе не прощаться? Оставить ей двести денариев на разменной карте, а дальше каждый сам за себя. Он пытался достать билет. Он не смог, не его вина.
Но почему при одной мысли об этом становилось так паршиво?
Заметив
