но сейчас держал его под мышкой и, похлопывая по нему белыми перчатками, стоял, опираясь всей тяжестью на одну ногу, высоко подняв плечи и округлив локти, – воплощение непревзойденной элегантности. Он носил тросточку, носил монокль, носил табакерку, носил перстни, носил белые манжеты, носил все, что можно было носить, но ничто в нем самом не носило отпечатка естественности; он не выглядел молодым человеком, он не выглядел пожилым человеком, он выглядел только образцом хорошего тона.
– Папенька! У нас гостья. Знакомая мисс Джеллиби, мисс Саммерсон.
– Польщен, – проговорил мистер Тарвидроп, – посещением мисс Саммерсон.
Весь перетянутый, он кланялся мне с такой натугой, что я боялась, как бы у него глаза не лопнули.
– Папенька – знаменитость, – вполголоса сказал сын, обращаясь ко мне тоном, выдававшим его трогательную веру в отца. – Папенькой восхищаются все на свете.
– Продолжайте, Принц! Продолжайте! – произнес мистер Тарвидроп, становясь спиной к камину и снисходительно помахивая перчатками. – Продолжай, сын мой!
Выслушав это приказание, а может быть, милостивое разрешение, сын продолжал урок. Принц Тарвидроп то играл на «киске» танцуя; то играл на рояле стоя; то слабым голоском – насколько хватало дыхания – напевал мелодию, поправляя позу ученицы; добросовестно проходил с неуспевающими все па и все фигуры танца и ни разу за все время не отдохнул. Его изысканный родитель ровно ничего не делал – только стоял спиною к камину, являя собой воплощение хорошего тона.
– Вот так он всегда – бездельничает, – сказала пожилая дама сурового вида. – Однако, верите ли, на дверной табличке написана его фамилия!
– Но сын носит ту же фамилию, – сказала я.
– Он не позволил бы сыну носить никакой фамилии, если бы только мог отнять ее, – возразила пожилая дама. – Посмотрите, как его сын одет! – И правда, костюм у Принца был совсем простой, потертый, почти изношенный. – А папаша только и делает, что франтит да прихорашивается, – продолжала пожилая дама, – потому что у него, изволите видеть, «хороший тон». Я бы ему показала «тон»! Не худо бы сбавить ему его тон, вот что!
Мне было интересно узнать о нем побольше, и я спросила:
– Может быть, он теперь дает уроки хорошего тона?
– Теперь! – сердито повторила пожилая дама. – Никогда он никаких уроков не давал.
Немного подумав, я сказала, что, может быть, он когда-то был специалистом по фехтованию.
– Да он вовсе не умеет фехтовать, сударыня, – ответила пожилая дама.
Я посмотрела на нее с удивлением и любопытством. Пожилая дама, все более и более кипевшая гневом на «воплощение хорошего тона», рассказала мне кое-что из его жизни, категорически утверждая, что даже смягчает правду.
Он женился на кроткой маленькой женщине, скромной учительнице танцев, дававшей довольно много уроков (сам он и до этого никогда в
