как людской поток снова вас разделит. В окружении распаренных незнакомцев вы так же лишены возможности вести разумную беседу, как в африканской пустыне. Все жалуются на жар и духоту. Все объявляют, что это просто невыносимо. Однако если таковы страдания гостей, то сколь же несчастнее те, кто не получил приглашения! Наши муки – ничто в сравнении с их участью! И завтра мы будем говорить друг другу, что прием был замечательный.
Так случилось, что мистер Норрелл прибыл одновременно с очень пожилой дамой. Маленькая и уродливая, она тем не менее явно была чрезвычайно важной особой (вся в бриллиантах). Слуги обступили ее, и мистер Норрелл вошел в дом, никем не замеченный. Он оказался в комнате, полной людей, и заметил на столе чашу с пуншем. Покуда он пил пунш, ему в голову пришла мысль, что он никому не назвал своего имени и, следовательно, никто не знает, что он здесь. Мистер Норрелл был в растерянности касательно того, как быть дальше. Гости здоровались со знакомыми, а подойти к кому-нибудь из слуг и назваться мистер Норрелл не решался – так важно они держались. Жаль, что никто из бывших членов Общества йоркских волшебников не видел его замешательства – уж они-то бы порадовались! Впрочем, все мы таковы. В привычной обстановке мы ведем себя легко и непринужденно, но стоит попасть в такое место, где мы никого не знаем и никто нас не знает – о боже! – какую неловкость мы сразу испытываем!
Мистер Норрелл блуждал из комнаты в комнату, мечтая лишь о том, чтобы уйти, когда внезапно его остановили звук собственного имени и следующие загадочные слова: «…заверил, что он всегда появляется в иссиня-черной мантии, расшитой неведомыми символами! Однако Дролайт, который отлично знает Норрелла, утверждает…»
Шум в комнате стоял невообразимый; странно, как мистер Норрелл вообще что-то услышал. Говорила молодая дама, и мистер Норрелл попытался отыскать ее глазами, но безуспешно. Он уже сомневался, что говорили действительно о нем.
Рядом с ним стояли леди и джентльмен. Дама была довольно неприметная – благоразумного вида особа лет сорока-пятидесяти, джентльмен же – того разряда, какой в Йоркшире встретишь нечасто. Он был довольно мал ростом, в очень хорошем черном сюртуке и ослепительно-белой манишке. Пенсне в серебряной оправе висело на черной бархатной ленточке. Черты лица были идеально правильные и даже красивые, волосы – короткие и темные, кожа чистая и очень белая, только на щеках угадывались следы румян. Однако что изумляло, так это глаза: большие, с красивым разрезом, черные, очень яркие и почти влажные. Их обрамляли ресницы, тоже очень темные и невероятно длинные. Некоторые мелкие женственные черты он внес в свою внешность путем сознательных ухищрений; однако глаза и ресницы подарила ему природа.
Мистер Норрелл внимательно прислушался к разговору, дабы понять, не о нем ли говорят.
– …совет, что я дал леди Данком касательно ее дочери, – говорил джентльмен. – Леди Данком нашла ей самого заурядного мужа с девятью сотнями в год! Однако глупышка влюбилась в драгунского капитана без гроша за душой, и бедная
