как на нечто отдельное от предшествующей истории, полагая, что ее можно игнорировать. Вот и Сталин, соблазнившись на личное всевластие, отступил от марксизма и закрылся от критики. Если далее и бывали дискуссии, то в строго заданном направлении и с заведомым результатом.
Увы! Вольное обращение с истиной преступно. Марксизм как теория истинен, потому что ничего не выдумывает и с чужих тетрадей не списывает, как Гайдары и Явлинские, а исходит из «противоречий материальной жизни», строго следуя причинно-следственной связи.
Марксизм – точная наука. Если практика – критерий истинности, то ни одна из нынешних концепций, даже математических и физических, не подтвердилась в таком объеме и с такой достоверностью, как марксизм. Это звучит парадоксально, но лишь потому, что в науке, и особенно в философии, подвизается масса людей со спекулятивным мышлением.
Деление на «точные» и «неточные» науки идет от людей, а не от самих наук. Наука либо есть, либо ее нет. Независимо: естественная ли она или обществоведческая. В общественной науке – свои непреложные критерии, которые никем (и Сталиным тоже) не могут быть отменены. Марксизм многое открыл, но это понимать надо. А научная истина не делает выбора в принадлежности по чьей-либо прихоти.
В 1936 г., когда Сталиным было заявлено о победе социализма, в обществе, поскольку объективно оно стало бесклассовым, политика как метод управления должна была уступить место науке. В самом марксизме политические решения всегда шли от научного анализа. Раз политика – это регулирование отношений классов, а классов нет, значит, политика (в ее внутреннем значении) становится ненужной. Общество переходит к регулированию своих отношений не с позиций одной, пусть большой группы населения, а с позиций и в интересах всех членов общества, как в ближайшем, так и отдаленном измерении. А это предмет науки. С окончанием классового периода в жизни общества политике приходит конец. Надстройка складывается не как орган господства какой-либо группы, а органом регулирования в интересах всех.
Благодаря этому открывается безграничное, ничем не стесняемое развитие демократии. Та демократизация, о которой начал было говорить Хрущев и до полного недержания разговорился Горбачев, встала в повестку дня с победой социализма, построением бесклассового общества. Коммунизм и демократия поэтому не только не противоречат друг другу – они по-настоящему друг друга предполагают. Демократия, вытекающая из коммунистического отрицания государства, это уже не политика. Это – воздух, атмосфера свободного общества, ничем не сдерживаемая, о чем и мечтать не могла буржуазная демократия, воспеваемая нам либеральными демократами как счастливая возможность всем поедать друг друга, а точнее, как свобода хищникам грабить трудящихся.
Если бы бурбулисы и гайдары, шахраи и чубайсы доподлинно хотели что-то путное сделать для народа, им достаточно было бы разоблачить теоретический подлог И. Сталина и все свои лозунги свести в одно-единственное
