того, что в конце концов он все-таки написал. На что осмелился.
Но сначала несколько слов о содержании книги и об ее авторе.
Дмитрий Евгеньевич Новокшонов – питерский филолог-классик и гебраист, а к тому же выпускник двух военных учебных заведений – решил написать академическую, хотя и не вполне научную, или, может быть, научную, хотя и не академическую, книгу, которая позволила бы ему сплести в многожильный провод четыре измерения жизни. С одной стороны, и это – главная жила, он видит мир, планирует свою жизнь, вспоминает прошлое как филолог и в особенности этимолог. Ничто в конечном счете так не волнует Новокшонова, как происхождение и скрытое родство слов. «Специалист подобен флюсу, – повторяет он изречение Козьмы Пруткова, – полнота его одностороння».
Вторая жила в сплетаемом автором многожильном проводе – это зуб, который Новокшонов за десятилетия жизни и работы в университете и в газете вырастил на язык современной гуманитарной науки и прежде всего – науки психолингвистики. Мастер давать раздраженную или глумливую, но неприятно точную формулу чужой многословной жвачке, Новокшонов дрожит от страстного желания остановить «подорожание болтовни». Каждая книга должна выходить в свое время, и гуманитарным наукам советской эпохи и первой четверти постсоветского столетия страшно повезло, если бы некоторые суждения Новокшонова могли выходить по мере поступления новой научной литературы. Эта психолингвистическая жила – результат включенного наблюдения за тем, как «мертвая речь поедает живой язык». Можно ли назвать эти главы, скажем, «критикой современной психолингвистики»? Никак нет. Автор убедительно показывает, что традиционные жанровые определения нуждаются в пересмотре, и сейчас нужно говорить о троллинге. Как Ленин, Троцкий или Марр троллили современников своими речами и текстами, так он, Новокшонов, троллит лингвистов XX века. Главным образом тем, что цитирует их, а потом переспрашивает, что бы такого те хотели вложить в свои речи и почему это не всегда получалось.
Третья жила в многожильном проводе, тросе, канате, ухватившись за который, мы движемся, продвигаясь в книгу, – это интеллектуальная биография самого автора. Точнее, его интеллектуально-экзистенциальный бэкграунд ярого римлянина, даже римского воина, очнувшегося после тяжелого двухтысячелетнего сна в наших северных болотах и начавшего осознавать себя в этом странном мире «Римским невозвращенцем» (так называлась первая книга Новокшонова, выпущенная в 2013 г.). Хватая воздух жадным многоязыким ртом и ощупывая незнакомые предметы, Новокшонов обнаруживает то немногое, что ему в этом мире нравится или могло бы нравиться, как этому самому воображаемому римлянину.
О ужас для меня, леволиберального космополита с социалистической проседью! Дмитрий Евгеньевич Новокшонов – военная косточка. Неужели его кумир – наш советский солдатский император товарищ И.В. Сталин? Как же так, почему? Ведь автор – образованный человек…
А все дело в том, что, дитя перестроечного СССР, Новокшонов вот уже четверть века анализирует ненавидимый им позднесоветский и постсоветский научный и социальный дискурс. Как филолог-классик и гебраист, глумящийся над мимами,
создающими теории,
изливающимися на читателя,
бессильного сопротивляться,
Новокшонов выбрал самую неудобную, прямо-таки рыцарскую позицию для борьбы. По современному научному дискурсу он ведет огонь из построек «сталинского ампира», а большевиков обстреливает из середины XIX века. Эта третья жила – загадочное и даже обсценное признание в уважении к самой адской фазе советской истории – не за то ли, что тогда расцвели в СССР пять кафедр классической филологии и ненадолго в школы вернули логику? Эта третья жила в книге изолирована слабее всего, и читателя будет бить током всякий раз, как Новокшонов тронет за рукав рябого черта.
Четвертая жила – личная, человеческая, биографическая. Есть несколько личностей, в которых он надеется найти опору в будущем; во-первых, это ребенок, с которым со временем будут говорить психолингвисты, прочитавшие книгу самого Новокшонова; во-вторых, это учителя Новокшонова – филологи Александр Иосифович Зайцев и Аристид Иванович Доватур.
Новокшонов усвоил от них любовь к этимологиям и «странным сближениям», презрение к современности и любовь к рискованному жесту. Из Древнего Рима и русского мира в его голове выстроилась новая стебная, троллинговая, глумливая, ерническая концепция восточнославянского мирового древа, согласно которой вместо трех знакомых ветвей, выросших из одного ствола, мы имеем дело с двумя потоками русских – «серых» (Сергеев, северян) и «яванов» (Иванов, южан). Все они – наследники римских легионов, которых судьба, черт или неведомая древняя экспериментальная компьютерная игра закинула в наши края.
Каждое отдельное звено то залихватских, то захватывающих, то завиральных реконструкций Новокшонова, начинающихся с вполне научных изысканий, но нечувствительно сворачивающих в сторону Ultimae Tulae Андрея Николева – А.Н. Егунова, напоминает совсем
