изображены сотни пестрых фигур, тянущихся в едином порыве из всех живописных углов к центру композиции, смещенному под самый верх холста, откуда на всех нисходит божественное сияние.
Души умерших, поскольку их много, плотно подогнаны друг к другу, совсем как перья у птиц, переливающихся яркими цветами. А поскольку это – лишь первоначальный набросок, то изображение не доведено до проектной четкости, смазано, из-за чего праведники и грешники сливаются в один поток, неразделимый на отдельные сущности.
Мандельштам видел в Эрмитаже именно этот картон, приобретенный в 1810–1811 годах под именем Тинторетто и затем, только через 90 лет, переатрибутированный как Бассано.
Иных богов не надо славить:
Они как равные с тобой,
И, осторожною рукой,
Позволено их переставить.[8]
Оказывается, подобно совам, и попугаи тоже могут оказаться не тем, что они есть на самом деле.
80
Чаще всего Венецию сравнивают с рыбой, мне же она напоминает зеркало, трескающееся на наших глазах. Паутина каналов не дает отраженью собраться в единое целое, острова начинают центробежно расползаться, превращаясь в осколки, которые конечно же могли бы стать идеальными сувенирами, если бы, после массового самовывоза, им удавалось сохранять аутентичные отражения. И даже великая венецианская живопись, продолжающая расползаться по мировым музеям и аукционам, теми же самыми осколками некогда единого зеркала, радует не так, как прежде. Являет себя в «часы работы», но не позволяет захватить с собой первородное впечатление, чтобы баюкать его дома, вне книг и альбомов.
Зеркало треснуло. Реальности более не существует. «В эту пору – разгул Пинкертонам»,[9] особенно литературным, памятливым да путаным. Путающим неполноту с незнанием, из-за чего усилия по «отражению действительности» постоянно удваиваются.
Однажды на экзамене по философии в университете у меня случай вышел. Билет достался про теорию познания, чему я обрадовался, так как именно тогда плотно на феноменологии Гуссерля сидел. Поэтому, почеркав, для приличия, на листочке, развернул полки аргументации, как мне тогда, поначалу, казалось, самым эффектным образом, начав с первородного греха и изгнания Адама и Евы из рая. Дальше больше, антики, отцы Церкви и средневековые схоласты, Кант и Гегель. Больше всех говорил конечно же про любимого Гуссерля и его ученика Хайдеггера, чтобы закончить беглый конспект модными тогда постструктуралистами.
Но главное-то, главное, разумеется, феноменология, на которую наш преподаватель просто обязан был откликнуться полной мерой.
81
Заранее чувствуя себя отличником и победителем всех возможных олимпиад, докладываю ему о постоянном нарастании субъективности, в потемках которой мы все блуждаем; тот внимает внимательно и кротко. Исчерпав теоретиков и их теории, смолкаю, выразительно смотрю на очкарика, который тоже молчит. Потом находит силы уточнить:
Из стихотворения «Есть целомудренные чары» Осипа Мандельштама.
Из стихотворения «Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве…» Иосифа Бродского.
