путает с брезентом».Или что-то в этом роде.
И стоял до утра бедлам. Мелькал фартук Любочки – неутомимой помощницы Ольги Петровны.
«Ленточка в косе-е…
Кто не знает Любочку?
Любу знают все-е!»
У стойки, сбоку от кассы…
– Мне тут удобно, да и светлее, не беспокойтесь, ради бога…
Изогнувшись вопросительным знаком, сжался Анатолий Резик. Он писал, писал всю ночь напролет. Ручка петляла, неслась зигзагами, проваливались строчки, взвивались вверх, хаос, хаос, хаос… И при этом ровные громадные поля. На одном женское лицо с отвалившимися губами. На другом рак с человеческими глазами.
– Господи, что за пакость вы рисуете? – Ольга Петровна морщится.
– Вам не нравится? – и упавшим голосом: – Так ведь одиноко ему там, на дне, плохо… И плакать нельзя. Как в воде плакать?
– Кому плохо?
– Да вот же, Ракужнику.
Ракужник – странное слово.
И снова прерывистый шепот:
– А вы посмотрите, у него и хвостик как у ужа…
Взрыв хохота сминает фразу. Анатолий Васильевич втягивает голову в плечи:
– Ах, что это я. – Маленькая лапка царапает стойку.
Ракужник. Туман.
«А-я-яй, девчонка, где взяла такие ножки?»
Где? Ну где?
На полу шуршали пакеты из-под чипсов и орешков. Жестяные внутренности отражали свет. И под гитару простуженный голос уводил в ночь уже пьяные слова.
Люба сбрасывала со столов скорлупу. Неулыбающийся Стогов на листке блокнота набрасывал шарж на Катю Кузнецову – римский профиль, задумчивый взгляд. Алиса Ремар и Анна Трубецкая, укутавшись одной шалью, передавали друг другу сигарету. В углу спал Котов.
Когда ночь приподнималась над городом и серый воздух начинал сочиться сквозь ограду, выступали дома, трамвайные рельсы, груды мусора на столах. Ненужный свет раздражал глаза. Было холодно. Резвым аллюром летел я к Амурскому бульвару, и вслед неслись неуместные слова:
«На том и этом свете буду вспоминать я,
Как упоительны в России вечера…»
– Даже не знаю, почему я об этом заговорил… Все это так давно было. Не знаю. Просто парадоксальным образом этот мир меня не отпускает. То есть, нет-нет, а вспомню… Начинаю расспрашивать, знаешь, так, невзначай… интерес зрителя, не больше. Я бы не хотел снова там оказаться. Совсем не хотел. Да и зачем? Все эти люди очень странные – изломанное, манерное поведение. Смотреть на них интересно, как интересно ходить по кунсткамере, но жить среди них, – покачиваю головой и улыбаюсь.
Часы показывают без двадцати минут семь. Через десять минут наша встреча закончится.
– Не знаю, в чем тут дело, но мне кажется, – пристально вглядываюсь в шкаф, –
