наставником, который сам был проникнут идеями того века, Александр признавал лишь религию естественную, казавшуюся ему и разумной, и удобной. Он проникнут был глубоким уважением к божеству и соблюдал внешние обряды своей церкви, но оставался деистом. Гибель Москвы потрясла его до глубины души; он не находил ни в чем утешения и признавался товарищу своей молодости князю Голицыну, что ничто не могло рассеять мрачных его мыслей. Князь Голицын, самый легкомысленный, блестящий и любезный из царедворцев, перед тем незадолго остепенился и стал читать Библию с ревностью новообращенного человека. Робко предложил он Александру почерпнуть утешения из того же источника. Тот ничего не отвечал; но через несколько времени, придя к Императрице, он спросил, не может ли она дать ему почитать Библию. Императрица очень удивилась этой неожиданной просьбе и отдала ему свою Библию. Государь ушел к себе, принялся читать и почувствовал себя перенесенным в новый для него круг понятий. Он стал подчеркивать карандашом все те места, которые мог применить к собственному положению, и когда перечитывал их вновь, ему казалось, что какой–то дружеский голос придавал ему бодрости и рассеивал его заблуждения. Пламенная и искренняя вера проникла к нему в сердце, и, сделавшись христианином, он почувствовал себя укрепленным. Про эти подробности я узнала много времени спустя, от него самого. Они будут занимательны для людей, которые его знали и которые не могли надивиться внезапной перемене, происшедшей в этой чистой и страстной душе. Его умственные и нравственные способности приобрели новый, более широкий разбег; сердце его удовлетворилось, потому что он мог полюбить самое достолюбезное, что есть на свете, т. е. Богочеловека. Чудные события этой страшной войны окончательно убедили его, что для народов, как и для царей, спасение и слава только в Боге.
Приближалось 15 сентября, день коронации, обыкновенно празднуемый в России с большим торжеством. Он был особенно знаменателен в этот год, когда население, приведенное в отчаяние гибелью Москвы, нуждалось в ободрении. Уговорили Государя, на этот раз, не ехать по городу на коне, а проследовать в собор в карете вместе с Императрицами. Тут в первый и последний раз в жизни он уступил совету осторожной предусмотрительности; но по этому можно судить, как велики были опасения. Мы ехали шагом в каретах о многих стеклах, окруженные несметною и мрачно–молчаливою толпой. Взволнованные лица, на нас смотревшие, имели вовсе непраздничное выражение. Никогда в жизни не забуду тех минут, когда мы вступали в церковь, следуя посреди толпы, ни единым возгласом не заявлявшей своего присутствия. Можно было слышать наши шаги, а я была убеждена, что достаточно было малейшей искры, чтобы все кругом воспламенилось. Я взглянула на Государя, поняла, что происходило в его душе, и мне показалось, что колена подо мною подгибаются.
«Миропомазание великой княгини Елизаветы Алексеевны». Художник Евстафий Мошков. 1795 г. На картине
