потом глухой пугающий хохот. Фёкла во всю прыть побежала, не разбирая дороги, мелко семеня своими лапками и, насколько было возможно, помогая себе крыльями. Она долго бежала, но хохот, казалось, гнался за ней по пятам. Споткнувшись о торчащие из земли огромные корни, она упала без сил. Кукушка, а это именно она издавала звуки, так напугавшие курочку, присела неподалёку от неё и, всё ещё продолжая смеяться, сказала:
– Хоть мы, кукушки, не строим себе гнёзд, тем более – в виде дупла да ещё так высоко, как это делает дятел, считая это бесполезной тратой времени, но наши кукушата никогда не остаются без дома. Мы их устраиваем на чужие насесты, так, кажется, у вас называются гнёзда, и посторонние сердобольные родители воспитывают их. Ха-ха-ха, – опять раздалось у самого уха Фёклы.
Фёкла не смела возразить, но, открыв пока только один глаз и не приметив ничего страшного в обладательнице голоса небольшой серой птичке, сразу приободрилась и, не вступая в рассуждения, упрекая себя за трусость, пошла туда, где, как ей казалось, находится её дом. Фёкла была ещё очень молода, и её характер только начинал формироваться, но она отлично знала и без всяких объяснений, что жить за счёт других – неправильно, она не одобряла образа жизни кукушки и, мечтая о своём будущем, видела себя заботливой самостоятельной курочкой, отдающей всю себя без остатка своим малышам.
Изложить точно слово в слово ту сказку я, конечно, сейчас не могу, но текст очень близок к оригиналу. Кто заснул раньше – Галчонок или я, и сказка осталась незаконченной, трудно сказать, но то, что Эндрю нашёл меня спящим на коврике на полу, возле детской кроватки, это сомнений не вызывало.
Глава третья
1. Инфернальное облако
Жанна, казалось, родилась в рубашке инфернального облака вселенской нелюбви. Воспоминания матери о родах будили в ней нереальную память или невиданную фантазию возможности того, что она, Жанна, действительно помнит, как специально доставляла матери нестерпимую боль тем, что долго не хотела появляться на свет.
Мать кричала и материлась на стоявших вокруг неё акушерок, старавшихся ухватить головку и вытянуть младенца на свет божий. Когда, наконец, она разрешилась от бремени, проверочный вопрос на вменяемость роженицы: «Кто у вас родился, девочка или мальчик?» – вызвал у новоиспечённой мамаши гомерический хохот. Потом, встретившись со взглядом только что родившейся дочери, могла поклясться: во взгляде младенца она уловила насмешку, если это вообще возможно… Её передёрнуло, как от озноба. Оказавшись в палате среди счастливых мамаш, что-то лепечущих своим новорождённым чадам, она подверглась массированной атаке стадного чувства. С усилием отогнав от себя внезапно нахлынувшую неприязнь и нацепив на лицо улыбку умиротворённого материнства, закрыла глаза и подставила свою грудь для первого кормления, которое впоследствии, следуя спортивной терминологии, она вспоминала не иначе, как первое состязание с новорождённой дочерью; между ними была ничья,
